— Ладно. Обещаю.

— Клянешься?

— Клянусь.

— Жизнью матери?

— Ох, когда же ты повзрослеешь, наконец? Хочешь — рассказывай, не хочешь — не надо, но в игры я с тобой играть не собираюсь.

— Ну хорошо, помнишь, она приезжала в наш балаган на несколько дней? Тогда в доме было полно народу, и спали по несколько человек в комнате. То есть Дэвид спал в одной комнате с Наоми. А потом появился Алекс. Тогда я, надев свою шапку консультанта по вопросам семьи и брака, поднялся к ней в комнату и стал просить ее спуститься и встретиться с ним, но она отказалась. И мой мерзкий дядюшка был с ней и кричал что-то вроде: «Пусть убирается к чертовой матери». Потом она все-таки спустилась и изобразила нам нечто в духе миссис Рочестер[67]. Помнишь, та сумасшедшая? Которая лаяла? Так вот, Наоми прокаркала Алексу, чтобы он уходил, и он ушел. И как они после всего этого смогли помириться — это выше моего понимания. Я как мог старался способствовать примирению, но тогда это было невозможно. Тогда казалось, что скорее лев и ягненок лягут вместе спать.

Джуин закусила нижнюю губу.

— У меня во рту ужасный вкус. Как ты думаешь, она рассказала Алексу про Дэвида? Или, может, она по-прежнему с ним встречается?

Доминик задумчиво почесал нос:

— Даже не знаю. Но одно я точно тебе скажу: я в это грязное дело больше не вмешиваюсь. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.

— Но Алекс ведь имеет право знать?

— Не лезь не в свое дело, Джуин. Забудь о том, что я тебе сказал. Пусть ни слова об этом не вырвется из твоих сладких губ. Эй, да ты же вся дрожишь, как желе. Твои маленькие ручки совсем заледенели. Дай я тебя согрею.

— Я не замерзла, — запротестовала Джуин, но ее зубы стучали как клавиши печатной машинки, и она почти не сопротивлялась, когда Доминик заключил ее в свои объятия, и даже положила голову ему на плечо и уткнулась лицом в его рубашку. — То предложение, которое ты мне сделал. Оно еще действительно?

— Срок его действия оканчивается тридцать первого декабря. Это значит, что у тебя осталось… — Он поднес запястье к глазам и прищурился, разглядывая циферблат. — Это значит, что у тебя осталось пятнадцать секунд на принятие решения.

Джуин оторвала голову от груди Доминика и отвернулась от него.

— Смотри, — сказала она, кивая в сторону дома. В освещенном окне они увидели, как все взрослые сошлись в один большой круг и взялись за руки. Сквозь стекло донеслись слабые звуки какой-то заунывной новогодней песни. — Я бы со стыда умерла, — прошептала Джуин.

— Как это все надуманно, правда?

— Слышишь, часы бьют полночь? — Она подняла палец и наклонила голову, отсчитывая удары. — Восемь, девять, десять, одиннадцать. Хорошо, Доминик. Я принимаю твое предложение.

Когда на исходе года они все вместе собрались в хоровод, чтобы исполнить «Песню дружбы» Бернса, Джон поставил себе целью оказаться рядом с Кейт и взять ее за руку. Он сжал ее пальцы очень-очень крепко, так что они онемели, и не отпустил их даже после того, как песнопения закончились и круг танцующих распался. Вместо этого он потащил Кейт за собой к стеклянным дверям, делая вид, что весело флиртует, — на тот случай, если за ними кто-нибудь следит.

— Я придумал для тебя слово.

— Какое?

— Бруннера.

— Я не понимаю, — сказала Кейт, и не ясно было, что именно она не понимает. Потом она спросила: — Это животное?

— Нет.

— Овощ?

— Теплее.

— Знаешь, меня это убивает.

— Меня тоже.

Она поднесла к его лицу руки, легонько постучала по нему костяшками пальцев.

— Ты простишь меня? — спросил Джон.

— Как я могу не простить тебя? Так, эта бруннера. Это цветок?

— Да.

— Я так скучаю по тебе. Я так хочу видеть тебя. Это дикий цветок?

— И дикий, и садовый.

— Если бы мы не зашли так далеко, нам сейчас было бы проще. Зря мы все так усложнили. Надо было относиться к этому как к легкому увлечению.

— Мы же не можем выбирать: влюбляться или нет, правда?

— Не знаю. Нужно было хотя бы постараться. Это лютик?

— Нет?

— Помнишь тот парк? И уток?

— Я помню все. И никогда не забуду.

— Незабудка?

— Почти. Это незабудочник. Стоило ли это все наших страданий, а, как ты считаешь?

Кейт со всей серьезностью отнеслась к вопросу. Потом, глядя прямо ему в глаза, она дала ответ:

— Да, Джон. О да, я считаю, стоило.

Для Дэвида Гарви этот вечер не был лучшим в его жизни. Можно сказать прямо: вечер не удался. Рыжеволосая Роксана, с которой он познакомился в Гручо-клубе и с которой они с тех пор время от времени встречались, оказалась связанной с издательским бизнесом, потому он рассказал ей о своем романе. Он подробно описал ей, что будет представлять из себя его творение — то есть что это будет серьезное высокохудожественное произведение, поднимающее темы добра и зла, секса, власти, войны, мира и всего, черт побери, остального. Очень интересно, ответила Роксана. А есть ли у него уже что-нибудь готовое? Существовал ли, например, список героев с краткими характеристиками? Основы сюжета?

Господи, неужели ей недостаточно его имени? Неужели она не видит, как оно, набранное крупным жирным шрифтом, кричит с прилавков книжных магазинов? Чего вообще хочет эта женщина — крови? Дэвид начал сомневаться в том, знает ли Роксана свою работу. Поскольку он отлично представлял себе, как делаются подобные дела. Сначала шел обед в хорошем ресторане. Издатель и предполагаемый автор, желательно с именем в мире медиа, склоняли головы над бутылкой холодного «Шабли» и обменивались несколькими идеями. Потом тебя приводили к агенту — быстрому как понос, и вот уже курьерская почта доставляла тебе чек на четверть миллиона.

Мысль о том, что Роксана просто играет с ним, что она не воспринимает его серьезно и ее интересует в нем только одно, ничуть не улучшила его настроения в этот вечер. И они ссорились не переставая. В половину одиннадцатого Роксана поймала такси и умчалась, а Дэвид остался стоять на углу Фрит-стрит и Олд-Кэмптон-стрит как никому не нужный член.

Сохо было забито пьяными, весь район казался незнакомым и неприятным местом. В клубе Дэвид не нашел ни одного приятеля, а ему вдруг ужасно захотелось провести конец года в кругу друзей, в какой-нибудь непринужденной компании. Но он не мог вспомнить ни одного не обремененного условностями человека, на ум приходила одна только Элли. Поэтому и он в свою очередь остановил такси и поехал в Хэкни.