Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что можно сказать в защиту страдающих малых сих в этом мире? Ничего. Ничего, кроме того, что оно, это страдание, по самой своей природе, вызовет бунт или непокорность, что, в свою очередь, приведет к ликвидации этого мира и возвращению к Божественному.
В эссе, написанном позднее в том же году, How to Build a Universe That Doesn't Fall Apart Two Days Later[280], Фил исследует аналогичные темы, но с большим скептицизмом и легкостью. Его заглавие игриво обобщает содержание «Экзегезы», которая к тому времени уже насчитывала несколько тысяч страниц.
В августе 1978 года Дороти умерла в госпитале в районе Залива. Во время финальной стадии ее болезни Фил звонил Линн Сесил, которая знала, насколько мучительным для него будет путешествие, и отговаривала его от того, чтобы он прилетел и нанес последний визит. Первой реакцией Фила на смерть матери был шок и горе. Его вторая жена Клео вспоминает, что (к ее большому удивлению) Фил позвонил ей по междугородной связи, чтобы рассказать о новостях, и в его голосе было смятение и страдание. Затем снова наступило равнодушие. В его телефонной книжке рядом с именем Дороти он написал просто todt (по-немецки: мертва). А в «Экзегезе», в конце 1978 года, уход Дороти из жизни выглядит как благоприятный поворот, способствующий личностному росту Фила:
Только сейчас, когда я в первый раз в жизни финансово обеспечен, я начинаю здраво мыслить и освобождаюсь от психотической активности. […] К тому же мои прошлогодние достижения – путешествия, жизнь с Джоан – сотворили чудо с моим психологическим здоровьем. Я научился говорить «нет», и я победил большую часть своих фобий. Я думаю, что они пошли на спад, когда я впервые научился радоваться, живя в одиночестве. […] Смерть матери мне в этом помогла, потому что теперь я вижу, какой зловещей фигурой она была в моей жизни и как я боялся и не любил ее, чего она и заслуживала.
Что больше всего поражает в данном пассаже, так это бесцеремонность, с которой Фил говорит о смерти Дороти, – это не больше и не меньше, чем одна из записей о событиях, демонстрирующих улучшение психологического состояния Фила. Его ненависть по отношению к ней, что здесь подчеркнуто, была полной, и раскаиваться в этом он не собирался. Из всех особенностей личности Фила эта, вероятно, наиболее поразительная и удручающая. Что касается Дороти, то она любила своего сына, и во многих эпизодах из жизни Фила – в то время, когда он только начал писать, во время его разрыва с Энн, в мрачные дни в Санта-Венеции, – его вытаскивала из тяжелых ситуаций только материнская любовь. Но этого было недостаточно – ни для Фила, ни, конечно же, для его сестры Джейн. А теперь, наконец, оба они были «отомщены».
В сентябрьской записи 1978 года Фил был не столь оптимистичен по поводу своих перспектив. Форма для романа, охватывающего «2–3–74», все еще ускользала от него. Он потерялся в собственных вопросах. Он чувствовал, что скоро умрет:
Мои книги (и рассказы) – это интеллектуальные (и концептуальные) лабиринты. И сам я в интеллектуальном лабиринте, и пытаюсь найти выход из того положения, в котором мы находимся (кто мы такие, и как мы видим этот мир, и мир как иллюзия, и т. д.), потому что сама ситуация и является лабиринтом, который всегда возвращает тебя назад, к тому, с чего ты начал, и возникают ложные подсказки, вроде твоего «бунта». […]
Сам факт того, что после четырех лет напряженных размышлений и толкований я достиг этих выводов (не говоря уже о том, что мои произведения публикуются на протяжении 27 лет), и я понял, что избран для того, чтобы умереть, – именно это не даст мне возможности облечь мое глубинное знание, мой «гнозис» в форму, пригодную для публикации, – это состояние, которое может быть выведено только из результатов моего самопознания и которое покажет, что я на верном интеллектуальном пути, но все это напрасно.
В конце сентября «Тереза» – молодая женщина, с которой Фил познакомился в Меце годом ранее, – приехала к нему и остановилась на месяц в его квартире в Санта-Ане. Фил был добрым хозяином, который оказывал финансовую помощь и эмоциональную поддержку. По словам Фила, в последний вечер своего визита Тереза предложила заняться любовью с ним в виде вознаграждения за его доброту. Такая вульгарная манера возмутила Фила, даже при том, что он почувствовал вожделение. Он послал ее. В полной страданий записи в «Экзегезе» с обольщения сексом были сорваны покровы, чтобы под кожей обнажить череп Смерти. Похоть – как в искусстве, так и, собственно, в самой «Экзегезе» – это военная хитрость лабиринта:
Теперь я знаю грех и зло, я знаю себя и что пошло не так – то, о чем говорит Книга Бытия. Я знаю, что без помощи Христа я проклят. […] Очевидно, я не могу покарать себя за первородный грех, убив себя или будучи убитым; моя кара – это то, чего я не хочу: жизнь. И одинокая, и бессмысленная жизнь, жизнь, которую я ненавижу. Чего я действительно хочу, так это того, что я хотел от [Терезы]. Но цена слишком высока: смирение, чтобы быть униженным и знать, что я был унижен. Это как быть зависимым от какого-то отвратительного наркотика.
В своей горячности Фил возвращается к тону подозрения и отвращения, которым отмечены описания секса в его самых ранних «мейнстримных» романах конца сороковых годов, таких как «Время собираться» и заметки для незаконченного романа The Earthshaker. Фил не был ханжой, но у него имелось внутреннее чувство отвращения к сексу, которое никогда не проходило, даже несмотря на удовольствие от его взрослых сексуальных переживаний. Кроме того, временная импотенция в период жизни с Джоан Симпсон в 1977 году могла повлиять на его страх перед Терезой.
Другой неотложной проблемой оставался ненаписанный роман для Bantam. Новый молодой сотрудник Агентства Мередита сыграл роль помощника в решении этой проблемы. Рассел Гален был горячим поклонником творчества Фила, и именно ему было поручено работать с Филом как с клиентом. Он вспоминает: «То, что должны были делать в интересах Фила, не делали, и я просто начал этим заниматься. Никто не возражал, поскольку это принесло значительный доход агентству». Под эгидой Галена активно переиздавались прежние произведения Фила, и именно Гален будет вести переговоры по поводу съемок фильма «Бегущий по лезвию». Но ни одно из усилий Галена не было столь роковым, как безуспешная попытка в сентябре 1978 года выставить на продажу нон-фикшн Фила. Восхищенный тем, что его так поддерживают, Фил отправил пылкое письмо с благодарностями, а Гален убедил Фила, что тот созрел для нового произведения.
29 ноября Фил отправил почтой в Агентство Мередита рукопись «Валиса» с посвящением: «Расселу Галену, указавшему мне верный путь». В сопроводительном письме было написано: «Вот ВАЛИС для Bantam. Моя работа завершена».
* * *
Ободрение Галена было решающим. Но это произошло под конец четырехлетней битвы за форму, в которую нужно облечь «2–3–74». Как вы можете что-то описывать, если не уверены в реальности произошедшего? Как вы можете выстраивать драматическую интригу из событий, которые выглядят безумными почти для всех окружающих?
