– Но как?

– Надо прикинуть. Вечером скажу.

Наступил вечер, и я сказал Гарвелю:

– А нельзя ли сделать так, чтобы тебя осудили как уже раскаявшегося?

– Почему бы нет?

– Но могут ведь и к смерти приговорить. Единственный путь избежать одиночки – это получить пожизненный приговор. Начни с саморазоблачения. Говори, что твоя совесть не позволяет перекладывать свой грех на голову невиновного человека, который уже подведен под плаху. Надо выбрать в защитники одного из багров-корсиканцев. Я подскажу, к кому обратиться, но прежде сам с ним переговорю. Все надо делать быстро. Черному еще не успеют снести голову. Подождем дня два-три.

Я переговорил с надзирателем по имени Коллона, и он дал мне замечательный совет. Я должен сам отвести Гарвеля к коменданту и сказать, что тот попросил меня быть его защитником и отвести с признанием к властям. Я должен также сказать, что мне удалось убедить Гарвеля, что к смерти его не приговорят, приняв во внимание благородный поступок раскаявшегося. Но поскольку преступление является действительно очень серьезным, то его ожидает пожизненное заключение.

Все вышло как нельзя лучше. Гарвель спас чернокожего, которого тут же выпустили. Лжесвидетель схлопотал год одиночки. Сам Робер Гарвель получил пожизненный срок.

Все это было два месяца назад. А теперь, когда неприятности пронеслись и отчасти забылись, Гарвель рассказал о некоторых подробностях. Джиразоло дал согласие присоединиться к выступлению. Его посвятили в детали, после чего он и выдал Арно, Отена и Жана Карбоньери. К счастью, других имен он не знал.

Раскрытый заговор показался баграм настолько невероятным и чудовищным, что они в него просто не поверили. И все же меры предосторожности были приняты: троих, на которых поступил донос, отправили на Сен-Жозеф без предъявления им какого-либо обвинения и без всяких допросов.

– А как ты мотивировал причину убийства, Гарвель?

– Сказал, что он у меня спер гильзу. Сказал, что он спал рядом со мной, а это на самом деле так, и той ночью я вынул гильзу и спрятал ее под одеяло, которое у меня вместо подушки. Пока я ходил в гальюн, гильза пропала. Все уже дрыхли, а рядом со мной маялся бессонницей только одни человек – Джиразоло. Багры поверили, они мне даже не сказали, что он им настучал о якобы готовящемся мятеже.

– Папийон! Папийон! – донеслось вдруг со двора. – Перекличка! На выход!

– Здесь! – ответил я.

– Забирай вещи. Отправляешься на Сен-Жозеф.

– О, черт побери!

Во Франции только что разразилась война. А с ней наступил и новый дисциплинарный порядок. Начальники охраны, несущие ответственность за побег, отныне увольнялись со службы. Ссыльные, арестованные во время побега, приговаривались к смертной казни. Сам побег теперь рассматривался как доказательство желания присоединиться к движению Сопротивления, предавшему Францию. Ко всему можно относиться терпимо, но только не к побегу.

Комендант Пруйе уехал два месяца назад. Нового коменданта я не знал. Ничего не попишешь. Я простился с друзьями. В восемь сел в лодку и отправился на Сен-Жозеф.

Отец Лизетты больше не служил в лагере. За неделю до моего приезда он уехал в Кайенну вместе с семьей. Нынешний комендант Сен-Жозефа родом из Гавра. Его зовут Дютен. Он меня и встретил. Так уж случилось, что меня отправили одного. Старший надзиратель, ответственный за перевозку заключенных между Руаялем и Сен-Жозефом, передал меня на пристани дежурному багру вместе с сопроводительными бумагами.

– Вы и есть Папийон?

– Да, месье комендант.

– Странный вы субъект, – заметил он, перелистывая бумаги.

– Что же во мне странного?

– Видите ли, с одной стороны, вы характеризуетесь как опасный во всех отношениях. Вот тут даже выделено красным: «Постоянно настроен на побег». А с другой стороны, есть и такая запись: «Пытался спасти ребенка, дочь коменданта Сен-Жозефа, от акул». У меня у самого две маленькие девочки, Папийон. Хотите взглянуть на них?

Он позвал их, и пара белокурых девчушек трех и пяти лет появилась передо мной в сопровождении молодого араба в белой одежде и прехорошенькой шатенки.

– Ты видишь этого человека, дорогая? Именно он пытался спасти твою крестницу Лизетту.

– О, позвольте пожать вашу руку, – сказала молодая женщина.

Пожать руку заключенного – это большая честь для него. Никто из тех, кто на воле, не протянет ее заключенному. Для меня этот непроизвольный жест оказался весьма трогательным.

– Да, я крестная мать Лизетты. Мы близкие друзья семьи Грандуа. Что ты собираешься сделать для него, дорогой?

– Сначала он пойдет в лагерь, а затем, – комендант повернулся ко мне, – вы дадите мне знать, чем бы вы хотели заняться на острове.

– Благодарю, месье комендант. Спасибо, мадам. Скажите, пожалуйста, почему меня отправили на Сен-Жозеф? Ведь это же почти наказание.

– Причина мне неизвестна. Я бы сказал так: новый комендант боится, что вы убежите.

– Он не ошибается.

– Сейчас ужесточились меры наказания служащих, по вине которых произошел побег. Раньше, до войны, можно было потерять одну нашивку, а теперь без всяких-яких лишаешься всех вместе с мундиром. Потому-то он и послал вас сюда. Для него лучше, если вы будете на Сен-Жозефе, чем на Руаяле. Никакой ответственности.

– Сколько вам служить здесь, месье комендант?

– Восемнадцать месяцев.

– Я не могу так долго ждать, но я придумаю, как вернуться на Руаяль, чтобы не наделать вам каких-либо неприятностей.

– Спасибо, – сказала женщина. – Приятно знать, что вы так великодушны. Если в чем-то будете нуждаться, немедленно приходите к нам. Папа, предупреди караульный наряд в лагере, чтобы Папийона приводили ко мне, когда бы он ни пожелал.

– Да, дорогая. Мохамед, проводи Папийона в лагерь. Папийон, в каком корпусе вы хотели бы остановиться? Выбирайте.

– О, это нетрудно. Прошу поместить меня в корпус опасных преступников.

– Да, это действительно нетрудно, – сказал комендант, смеясь. Он написал записку и передал ее Мохамеду.

Я оставил дом на набережной, служивший коменданту и резиденцией, и офисом, в котором недавно жила Лизетта. В сопровождении молодого араба я явился в лагерь.

В тот день начальником караула оказался пожилой и злющий корсиканец, известный живоглот по имени Филиссари.

– Значит, Папийон. Ну-ну. Ты знаешь, либо я хороший, либо плохой. Не вздумай бежать. Если попадешься – пристрелю вот этой рукой. Через два года ухожу в отставку. Поэтому знай: никому спуску не даю.

– Мне нравятся корсиканцы. Обещать не буду, но побегу тогда, когда вы не будете на дежурстве.

– Прекрасно, Папийон. Только так мы не будем врагами. Молодым легче перенести весь этот шум и неприятности, связанные с побегом. А я уже в возрасте, да к тому же скоро ухожу в отставку. Итак, договорились. Отправляйся в корпус по предписанию.