Дядя Юра снова скорчился на песке – безжизненная куча тухлых тряпок, неопрятное пятно, оскверняющее черно-белую чистоту Коги. С ним что-то было очень не так, что-то очень неправильно, – а потом Филипп понял, что не видит головы, и мгновенно облился ледяным потом. Вместо головы были – расколотые, разваленные на части руины. Перламутровая пленка кошмарно пульсировала под клочком мокрых после отчаянного бега волос; Филипп, неспособный хотя бы закрыть глаза, все смотрел и смотрел на это биение, – один, два, три удара, – а потом пульсация затихла, и пленка потускнела, как вынутый из воды камешек. То, что было дядей Юрой, ушло. Осталось лишь красно-серое месиво. Песок под ним стремительно наливался красным.

Что-то тяжело ударило по веткам стланика, – и Филипп наконец смог отвернуться. С тупым удивлением уставился на ружье, отброшенное к кустам. Появившийся из ниоткуда Янкин папа с серым, мертвым лицом рухнул на колени. Потянулся к телу – будто собирался встряхнуть за плечи, поднять, растормошить – и откачнулся. Его подбородок повело. На мгновение он зажал рот тыльной стороной запястья, кадык быстро прошел вверх и вниз, – а когда убрал руку от лица, его глаза слезились.

– Юрка… – повторил он и вдруг вцепился в свои рыжие, дыбом торчащие волосы.

Не в силах смотреть на них, Филипп отошел к берегу. Зачерпнул ладонями воду, такую холодную, что заломило в локтях, и поднес к разбитому рту. У воды был вкус нефти. Филипп с отвращением сплюнул и принялся тереть окровавленные губы. Язык жил своей жизнью, нащупывая и облизывая пустоту на том месте, где совсем недавно был передний зуб.

Филипп представил, что скажет мама, недобро усмехнулся темной глади Коги, и отражение закачалось на воде, вытесняя небо и сопки, улыбнулось в ответ – радостно и жадно. Он пришел, подумал Филипп и потрогал языком дырку от зуба. Голодный Мальчик вернулся. И он хочет есть.

…Кажется, мусорка еле ползет, но, выбравшись из кузова, Филипп обнаруживает, что проехал почти вдоль всего города. Он провожает взглядом машину. – Ольга, сжавшаяся в комок на дне кузова, кажется светлым призрачным пятном. Она растворяется на глазах, бледнеет, исчезает, а потом и машина скрывается в тумане. Мухтар с поскуливанием вздыхает, приваливается к ноге, и Филипп зажмуривается, радуясь живому теплу среди промозглой мути. Потом вспоминает, что должен сделать, и желудок скручивает в жгут, а в ноге, там, где к ней прижимается добрый собачий бок, появляется отвратительная сосущая слабость.

Филипп коленом сдвигает пса в сторону, кивает ему, приглашая идти за собой, и, едва переставляя горящие, ноющие от бега ноги, ковыляет по обочине обратно к Янкиному дому, к точке, с которой начинается знакомый путь на Коги. Мухтар идет рядом, подлаживая шаг. Иногда пес заглядывает Филиппу в лицо, и тогда он отворачивается, чтобы не видеть этих веселых дружеских глаз. Капли тумана оседают на щеках, волосах, на собачьей шерсти, на резных листьях полыни; к тому моменту, когда Филипп сворачивает с дороги и углубляется в стланик, и он сам, и пес, и все вокруг подергивается туманной пеленой, серебристой, как изнанка зеркала.

От этого серебристого налета чешется между глазами – как от пыли в папином кабинете. Это дает Филиппу понять, что он уже зашел достаточно далеко, но все-таки он продолжает идти сквозь сгущающийся туман. Влага размывает красные пятна вдоль тропы, и довольно долго Филиппу удается не замечать их. Но капли становятся ярче, и делать вид, что это всего лишь багровые листья брусники, все труднее. От густого железного запаха подступает к горлу. Янка ранена. Наверное, она сумела вырваться. Бежала на Коги, в единственное место, где у нее оставался шанс спастись. Филипп словно наяву видит, как замедляется ее бег, как кровь вытекает из глубокой раны на шее. Убийца идет за ней. Ему уже не надо спешить – он спокойно шагает, зная, что вскоре настигнет ее и закончит начатое.

Филипп останавливается, лишь дойдя до верхушки сопки, нависающей над Коги. Начинающий рыжеть склон уходит из-под ног и растворяется в серой пустоте. Впереди светлеет что-то продолговатое. Филипп подбирает клетчатый чехол со скрипкой. Ткань набрякла и отяжелела от влаги; он растерянно прижимает чехол к груди, и скрипка внутри ощущается как хрупкие косточки под слабой плотью.

Мухтар шумно обнюхивает особенно большую и яркую каплю, кружком застывшую на кварцевом булыжнике, и принимается с хлюпаньем лизать гладкую поверхность камня. Несколько секунд Филипп смотрит на него, до боли сцепив руки. Глядя на розовый язык, выглаживающий камень, с брошенной скрипкой в руках, он с хрустальной ясностью понимает, что Янка мертва.

Ее больше нет в этом мире – иначе ее кровь не стала бы едой для бродячей собаки.

Филипп безумным взглядом обводит стланик и березу, покрывающие мягкие складки сопок. Где-то в этих кустах лежит ее тело. Наверное, надо найти ее. В книгах всегда находят тело и закрывают глаза. Но Филиппу не заставить себя свернуть с тропы, чтобы увидеть ее – окровавленную, выпотрошенную, похожую на кучу грязных тряпок. Он не сможет прикоснуться к глазам, подернутым серебристой пеленой. Не сможет спасти ее. Все кончено.

Но у него осталось еще одно дело. Вспомнив о нем, Филипп каменеет лицом и вытирает щеки волглым рукавом. Он пытается свистнуть; из сведенных губ вырывается только сипение, но Мухтар понимает. Фыркнув, он перестает обнюхивать пропитанную кровью тропу и подбегает неторопливой трусцой, навострив уши в ожидании новой команды.

Филипп осторожно, как младенца, укладывает скрипку на мягкий мох и опускается на колени. Подтащив Мухтара поближе, он обнимает его крепко-крепко и на мгновение зарывается лицом в мокрую шерсть. Пес сует морду под куртку, смачно тянет носом, и Филипп вытаскивает из внутреннего кармана заскорузлый от черной крови лоскут.

– Нюхай, – ломким голосом выговаривает он, – давай, нюхай.

Мухтар сопит на лоскут и заглядывает в глаза, постукивая хвостом. Филипп с силой проводит основанием ладони по зудящим векам и крепче обнимает пса. Ржавый ножик с нежно-зеленой пластмассовой ручкой, облепленный черной торфяной землей, легко выскальзывает из кармана.

– Ищи, – шепчет Филипп и, зажмурившись, втыкает нож прямо в теплое мохнатое горло.

Лезвие проскальзывает по толстой шкуре, но, когда Филипп уже готов разжать пальцы, под ножом вдруг что-то подается влажно и ужасающе легко. Мухтар визжит и с неожиданной силой выдирается из рук; зубы лязгают под самым ухом. Ножик с влажным звуком шмякается на мох. Продолжая визжать, Мухтар резкими прыжками отбегает на десяток метров вниз по склону и останавливается. В тумане он кажется расплывчатым силуэтом, но кровь, испачкавшая густой светлый