назад, – рыжая лента, упирающаяся в далекий свинцовый забор моря. Уплывают черные сопки и пыльная полынь на обочинах, пограничные пятиэтажки и жестяные коробки гаражей. С моря наползает туман и поедает все, что оставляет позади мусорка. Ольга смотрит на ускользающую дорогу, которая становится все короче – обрывок ленты, конец которой прячется в пустоте. Ольга смотрит на дорогу, а видит Янкино лицо, полное необъяснимого, ненавистного сочувствия. Когда в поле зрения появляются деревянные домики и нарядные палисадники Японской Горки, Ольга слышит тихое поскуливание и частый стук чего-то мягкого по металлическому полу. Она щурится в темноту кузова, пока мрак не начинает распадаться на объемные формы, похожие на плотные клочья тумана. Она видит большую остроухую собаку, белую с рыжеватыми пятнами, – это Мухтар. Видит человека-ворону в ватнике и больших брезентовых рукавицах, склонившего голову к плечу и посматривающего любопытным круглым глазом то на нее, то на Фильку. Видит Фильку, который сидит прямо на загаженном полу, уткнув лицо в грязные ладони. Его бьет крупная дрожь; из груди вырываются скрипучие стоны, и Ольга морщится.

Филька поднимает голову и обводит кузов безумными глазами. Хватаясь за хлипкий брезент, неуклюже поднимается на ноги.

– Стойте, – тихо говорит он. – Я за ней пойду.

Машина тут же останавливается, и Ольга оседает, словно из ее тела выдернули все кости. Филька поворачивается задом к борту, приседает и, вошкаясь на брюхе, по очереди свешивает ноги. Он извивается, повиснув поперек бортика, и целую секунду Ольга ликует, уверенная, что он не сможет вылезти, – а потом он сползает ниже. Не дожидаясь, пока он рухнет на дорогу, Ольга хватает за шкирку собаку, рывком подтягивает к себе и утыкается лицом в теплую, пахучую, добрую шерсть. Горячий язык проходится по ее щеке. Ольга сжимает пальцы, прочесывая густой воротник вокруг песьего горла; к мокрым рукам липнут шерстинки, и она машинально скатывает их в комочки, чтобы засунуть потом в карман.

Она слышит глухой удар, когда Филька вываливается из кузова. Жалобное бормотание. Шаркающие, почти стариковские шаги удаляются, становятся все тише, и Ольга крепче вжимается лицом в густой мех на собачьей холке. Хочется, чтоб мусорка уже тронулась с места. Но она не решается просить.

С обочины раздается неумелый свист. Мухтар вскидывает голову. Напрягаются под мягкой шкурой железные мышцы, натягиваются прочные, как тросы, жилы. Ольга крепче обхватывает собаку, но Филька свистит снова, и Мухтар, со скрежетом пробуксовав когтями по металлу, легко вырывается из рук, одним скачком оказывается у борта и выпрыгивает из машины. Уронив ватные ладони, Ольга смотрит на серую пустоту, обрамленную грязным брезентом.

– А ты как, тоже пойдешь? – с любопытством спрашивает человек-ворона, и Ольга вздрагивает. Человек-ворона слегка улыбается, и в его нефтяных глазах светится искренний, идиотский интерес. Взрослые вообще не должны так смотреть.

Ольга нагибает голову, продавливая лбом невидимую стену, и сжимает кулаки.

– Не пойду я никуда, – громко говорит она. – Я заманалась уже их защищать, ясно вам?

– Ясно, – легко говорит человек-ворона и отворачивается. Машина трогается с места. Несколько секунд Ольга бешено смотрит на него, а потом высовывает руку за борт и разжимает кулак. Легкие комочки собачьей шерсти, прилипшие к ладони, дрожат на ветру, как белый флаг, и медленно падают на дорогу, превращаясь в туман.

Пахнет застоялым табачным дымом, мальчиковой раздевалкой у школьного спортзала и чем-то еще, кислым и безнадежным. Это запах мира, где от тебя ничего не зависит. Взрослого мира, где все решают за тебя. Ольга уже жалеет, что пришла, но и уйти не решается. Невидимые нити действий и событий, сплетенные, наверное, из собачьей шерсти, неумолимо выскальзывают у нее из рук. Перед дежурным милиционером, чья кубическая фигура кажется тревожно-знакомой, Ольга чувствует себя маленькой и глупой. Она не знает, что сказать. Она так привыкла хранить тайну, что теперь не может заставить себя открыть рот.

– Чего тебе, девочка? Случилось что-то? – Дежурный смотрит на нее с брезгливым сочувствием, и Ольга вспоминает, что вылезла из мусорной машины. Из глубины помещения доносятся разочарованные голоса. Шумит вода, бегущая из крана, а потом ее журчание заглушает дикий вопль. Ольга бросает быстрый взгляд на тяжелую дверь и пятится.

– Ку-у-да?! – подскакивает дежурный. Ольга покорно останавливается. У нее больше нет сил убегать.

– Кто там у тебя, Кузнецов? – доносится усталый голос кого-то невидимого.

– Да девчонка какая-то мелкая, – машет рукой дежурный, и невидимый настораживается:

– Черненькая?

– Да не, беленькая…

– Все равно…

Дежурный брезгливо морщится.

– Грязная, как бомжиха, аж помойкой несет, – говорит он.

– Я не бомжиха, – буркает Ольга, глядя на вошедшего милиционера. Это тот самый, в джинсах, который арестовывал Жекиного отца. Он на ходу вытирает руки большим клетчатым платком. На костяшках у него ссадины.

– Ну как, Виктор Саныч, колется? – азартно спрашивает дежурный, и милиционер в джинсах хмуро пожимает плечами:

– Какой там… медведей по камере гоняет. Придется ждать.

– Белочка, – со знанием дела заявляет дежурный. – У меня тесть от белочки помер. Как на третье января завязал – ни капли, сказал, больше в рот не возьму, – так на пятое начал чертей ловить, а на старый Новый год помер, еще салаты не успели доесть. – Он задумчиво жует губами. – Ты бы похмелил его, что ли, а то еще до суда загнется.

– Еще похмелять этого выродка, – лицо Виктора Саныча перекашивает от гнева. – Туда и дорога… Ему же вышку не дадут, скажут – невменяемый… Как тебя зовут, девочка?

– Ольга.

– Ишь, какая серьезная – «Ольга», – усмехается дежурный. – Посмотри-ка на нее!

Ольга сердито дергает носом. Виктор Саныч оглядывает ее с ног до головы. Задерживается на дырке на коленке. Откровенно принюхивается.

– Ты из интерната, Оля? – спрашивает он. – Детдомовская?

Кровь бросается Ольге в лицо.

– Ничего я не детдомовская, – сердито говорит она. – И вообще, я пришла сказать, кто убийца, вам не надо, что ли?

Дежурный возмущенно набирает воздуха в грудь, и Виктор Саныч жестом останавливает его.

– Ну, рассказывай, – велит он. – Ты молодец, нам сейчас любые показания на вес золота.

– Этот дядь Юра убивает, – выпаливает она, и Виктор Саныч удивленно задирает брови. – Этот… Аресьев… Арсенев… Юрий… не знаю я его отчества! Он в Институте работает.

Дежурный вдруг всплескивает руками. Торопливо и почти беззвучно шепчет Виктору Санычу, – и удивление на лице следователя сменяется холодным презрением.

– Варсенев, – жестко говорит он. – Юрий Андреевич Варсенев, геолог, кандидат наук, который засек тебя с дружками, когда вы били лампочки в подъезде и которого вы, малолетняя шпана, обложили матом, когда он велел вам прекратить.

– Неправда, – произносит Ольга одними губами.

– Ты хоть понимаешь, что творишь? Хочешь оболгать человека, сломать ему жизнь, чтобы отомстить за подзатыльник?