– Хорошо. И что ты скажешь?

– Я скажу все.

– Ты не могла бы начать заново, по порядку?

Она смотрела глаза в глаза, не давая мне отвести взгляда:

– Я начала с того, что женщинам нужна определенность. Что тут непонятного?

– Да, это я понял.

– И когда они знают всю правду, они справятся с чем угодно.

– Справятся… с чем, например?

– Хватит уже себя изводить, Лин. Спору нет, в этом деле ты мастер. Ты мог бы взять приз на конкурсе самоистязателей, если бы такие конкурсы проводились. И мне даже нравится это твое свойство, но здесь оно совершенно не к месту. Я хотела обсудить наш разрыв, – полагаю, ты должен знать, почему я от тебя ухожу.

– Я… конечно… Что?!

– Уверена, ты сам все понимаешь.

– Может, мне изобразить понимание?

– Не придуривайся, Лин.

– Это не дурачество, это растерянность.

– Ладно. В двух словах: мне надоело тебя оправдывать.

– Оправдывать перед твоими друзьями или перед моими врагами?

– Мне наплевать на все, что о тебе говорят посторонние, – заявила она. – Я даже слушать их не буду. Дело в другом. Больше всего мне не нравится в твоей нынешней жизни то, что тебе нравится такая жизнь.

– Лиза…

– Тебе нравится держать в ящике стола пару пистолетов, шесть поддельных паспортов и шесть пачек разных валют. Только не надо утверждать, что все это необходимо на крайний случай. Ты слишком умен для таких отговорок. И я слишком умна для этого. Суть в том, что тебе это по душе. Очень даже по душе. И я больше не хочу придумывать для тебя оправдания, чтобы самоуспокоиться. Таким ты мне не нравишься, не можешь понравиться и не понравишься никогда. Извини.

Каждый из нас – сам себе темница. Мне следовало бы сказать ей о своем уходе из Компании Санджая. Сказать, что поездка в Шри-Ланку – это мой пропуск на волю. Я уже начал избавляться от того, что ей во мне так не нравилось. Конечно, это не изменило бы ее решение, однако она имела право это знать. Но каждый из нас – сам себе темница. И я промолчал.

– А вот Карле ты как раз таким и нравишься, – сказала она как бы между прочим. – Думаю, такой Лин нравится ей даже больше, чем ты нравишься сам себе.

– Где ты всего этого набралась, Лиза?

Она отрывисто хохотнула:

– Ты точно хочешь это знать?

– Тебе еще не надоело жонглировать этими «знать – не знать»?

Она уселась на постели, скрестив ноги. Светлые волосы были собраны в хвост, который подрагивал и раскачивался в такт словам.

– Ты помнишь Риша, одного их моих партнеров на выставке?

– Сколько партнеров у тебя сейчас?

– Шесть. Так вот, он…

– Шесть?

– Да, и он…

– Шесть?!

– Так вот, Риш подолгу медитировал…

– О, только не это!

– …и много занимался йогой…

– Хватит, Лиза, остановись. Если ты скажешь, что за всеми твоими заморочками стоит какой-нибудь гуру, мне придется набить ему рожу.

– У меня нет гуру. Правда, он есть у Риша, но не в нем дело. Это я узнала не от гуру и не от Риша. Кажется, это сказала какая-то женщина. Не помню, кто она и как ее зовут. Дело было так: Джонни Сигар всучил мне книгу по самосовершенствованию и в тот же самый день точно такую же книгу мне подарил Риш. И в этой книге цитировалась та самая фраза, которую сказала та самая женщина.

– Какая фраза?

– Та, которую Риш от кого-то услышал и пересказал мне.

– Да что за фраза, в конце концов?

– «Подспудное чувство досады питается нашими неудовлетворенными потребностями и желаниями», – продекламировала она. – Собственно, эту мысль я и пыталась до тебя донести.

Я повторил фразу про себя. Худший – и зачастую превалирующий – из писательских инстинктов заключается в попытке с ходу найти изъян в эффектной фразе, написанной или произнесенной кем-то другим. Я никаких изъянов не обнаружил.

– Недурно сказано, – заключил я.

– Недурно?! Да она достойна Нобелевской премии как «самая забойная фраза года».

– О’кей, – улыбнулся я.

– Скажу так: она буквально разорвала мое сознание, Лин. Столько глубинного смысла! Я вдруг отчетливо поняла, почему в последние месяцы не нахожу себе места от досады и раздражения. Меня это чувство прямо наизнанку выворачивало, можешь себе представить? Вплоть до того, что меня начали раздражать самые банальные мелочи, которые прежде казались милыми пустяками.

– Какие мелочи?

– Да какие угодно.

– А именно?

– Я об этом уже не раз говорила, точнее, ворчала себе под нос, – призналась она.

– Разве ты ворчала?

– Да.

– Себе под нос?

– Я думала, ты это слышал, хотя бы пару раз.

– Наверно, когда ты ворчала в мой адрес?

– Да.

– Например?

– Ну, для начала…

– Нет, не говори. Я не хочу этого знать.

– Тебе это может помочь в работе над собой, – предположила она.

– Не стоит. Надо мной уже кто только не поработал. Давай дальше. Итак, ты ворчала себе под нос.

– Понимаешь, – продолжила она, машинально разглаживая покрывало перед собой, – когда я услышала эти слова про подспудное чувство досады, я сразу поняла, как нужно думать о том, что ты чувствуешь. Улавливаешь мою мысль?

– «Думать о том, что чувствуешь»… В общих чертах, да.

– И это стало как бы рамой для моего автопортрета. Я поняла, в чем заключалась моя неудовлетворенная потребность. Я поняла, каким было мое неудовлетворенное желание. А когда я поняла это, я поняла все вообще.

– Можешь уточнить насчет потребности, если не секрет?

– Это потребность быть свободной от тебя, – сказала она тусклым голосом, глубоко вдавливая кулаки в постель.

– От меня отказаться легче, чем от сладкого.

– Я теперь легко обхожусь и без сладкого. – Она нарисовала пальцем круг на покрывале. – Мне не нужно ничего подслащать, особенно то, что я говорю самой себе.

– Ясно. А что с твоим неудовлетворенным желанием?

– Я хочу на все сто процентов жить в настоящем времени. Я хочу быть конкретным моментом вместо того, чтобы глядеть со стороны, как этот момент пролетает мимо. Ты ведь понимаешь, о чем я, да?

– Возможно.

– Настоящее время. Этот момент. Мой момент. Все моменты. Вот чего я хочу. Понимаешь?