— Ну почему же, — помолчав, сказала ищейка. — Ничего странного я в нём не вижу. Но ты же понимаешь, что всё это невозможно? По крайней мере сейчас, пока ты зовёшься рабом… пока все мы зовёмся рабами. И если ты действительно хочешь спокойной жизни, придётся её отвоевать. А ещё повзрослеть, наконец, и взять на себя ответственность не только за свою жизнь, но и за жизни тех, кто называет тебя своим вожаком.

— Нет уж, с этим покончено. Дерьмовый из меня лидер.

— Что есть, то есть, — Девятая тяжко вздохнула. — Но это не значит, что ты должен сдаться и всё бросить. В тебя до сих пор верят, Даниэл, так докажи им, что не напрасно!

Поздно уже что-то доказывать. Но насчёт ответственности ищейка верно подметила, кое-что он всё ещё мог исправить.

— Нет, Девятая, я ухожу.

— Куда это?! — её брови удивлённо взлетели вверх.

— Я должен остановить Альтеру. Она и сама погибнет, и других за собой потянет.

— Ты в своём уме?! — разноцветные глаза ищейки возмущённо вспыхнули. — Если ты сейчас уйдёшь, то превратишься в то самое никчёмное существо, каким тебя выставила Альтера перед всеми. А что насчёт остальных? Они же без тебя пропадут! Неужели тебе действительно на них плевать?

— С чего бы им пропадать? Триста Шестой неплохо справляется, да и ты здесь…

— У Триста Шестого башка чугунная. Он хороший исполнитель, но не более того, а я для всех изгой, железномордая. Нет, Даниэл, осквернённые пошли именно за тобой, даже твоя подружка не смогла переманить их. Подумаешь, собрала кучку придурков, это ещё ни о чём не говорит!

— Ну да, ни о чём не говорит!

Ищейка внезапно схватила его за грудки и слегка приложила о скалу:

— Слушай сюда, говнюк! Все мы здесь из-за тебя, нам некуда возвращаться, разве что на виселицу, так что прекращай строить из себя мудака и подумай, наконец, о других! Или, клянусь, я выполню наш уговор, и в этот раз моя рука не дрогнет.

Чёрт, а ведь ищейка права, пути назад у них нет. Можно, конечно, отослать их в Исайлум, но вряд ли стая одобрит это решение. Он дал им надежду, поклялся освободить всех осквернённых до единого. Кем он тогда будет, если бросит их ради кучки недоумков? Даже ради Альтеры…

Всё это время он думал только о себе. Если бы хоть на минуту он остановился, отошёл в сторонку и посмотрел на всё трезвым взглядом, не затуманенным дурью и похотью, то наверняка бы заметил раскол среди скорпионов. Пожалуй, пора прекращать думать жалом, пока не угробил тех оставшихся, а Альтера… Это её выбор, она уже большая девочка и в состоянии отвечать за свои поступки. Не силой же её удерживать!

— Ладно, убедила, — Керс выдавил некое подобие улыбки, заметив недоверчивый прищур Девятой. — Ты права, я вёл себя как мудак. Больше такого не повторится. Довольна?

— Я с тебя глаз не спущу, — процедила она.

Из-за скалы вынырнул Триста Шестой, волоча за ногу какого-то хмыря. Тот изворачивался, как двухвостка, цеплялся за выступающие камни в тщетных попытках высвободиться из мёртвой хватки.

— Я не шпион, клянусь! — выкрикнул он, в исступлённом отчаянии хватаясь за скользкие стебли травы и вырывая их с корнем. — Я же пришёл один, без оружия!

— А это ещё кто? — ищейка наконец отпустила рубаху Керса.

— Прятался за Бугром, засранец.

Бугром называли здоровенный валун на краю лагеря. Он хорошо просматривался дозорными, но видимо, те отвлеклись на переполох, устроенный Альтерой.

— Я не засранец! — гордо возразил свободный.

Триста Шестой поднял его над землёй и оценивающе оглядел:

— Это поправимо.

Круглые очки, висящие на ухе хмыря, Керс сразу вспомнил.

— Я тебя видел в Поющих Прудах.

— Да, я был там, — без обиняков ответил тот, густо краснея. — Прошу вас, господин Разрушитель, не могли бы вы вернуть меня на землю.

— Разрушитель? — Таран разразился громовым хохотом. — Нет, вы слышали?

— Слышали, — буркнул Керс. — Какого смерга ты сюда припёрся, свободный?

Тот покраснел ещё гуще. Очевидно, висение вверх ногами не входило в его регулярную практику.

— Я всё объясню! Я… я просто хотел узнать о вас побольше.

— Да ты безумец! — потрясённо выдохнула Девятая.

— Н-не совсем, я газетчик.

— Газетчик? — Керс взволнованно подскочил. — И как тебя зовут, газетчик?

— Ян. Ян Шарпворд. Не думаю, что вам известно моё имя, но уверяю вас, я не служу ни королю, ни Легиону, и здесь я по собственной воле.

— Шарпворд? — Керс определённо слышал это имя и даже помнил, при каких обстоятельствах. — Не ты ли писал об осквернённых несколько месяцев назад?

— Да, это был я. А ещё я знаком с господином Максианом, и он многое мне рассказал.

Вот оно как! Интересно, что принцепс наплёл этому писаке?

— Отпусти его, Таран, пусть живёт.

Триста Шестой с разочарованной миной разжал пальцы. Газетчик рухнул мешком в пыль и застонал от боли.

— Можно было и поделикатнее!

— Так зачем ты здесь, Шарпворд?

— Не стану скрывать, я хочу выяснить, кто вы на самом деле: враги или жертвы лжи и геноцида. Если вы позволите мне ненадолго остаться с вами, я буду вам весьма признателен.

Керс внимательно изучал нового знакомого. Открытый дерзкий взгляд, длинноватый нос, слегка нахмуренные брови. В нём не чувствовалось гнильцы, а прямота, с которой он отвечал, даже вызывала симпатию. Конечно, позволить свободному разгуливать по лагерю — не лучшая затея, но газетчик мог бы послужить источником ценных знаний.

— Хорошо, можешь остаться, но уйдёшь ты отсюда только с моего дозволения.

— Чего-о? — опешила Девятая.

— Да-да, безусловно, — поднявшись на ноги, Шарпворд вымученно улыбнулся. — Так это вы Разрушитель? Неожиданно! Я вас представлял… эм… немного крупнее.

— Я Керс.

Газетчик протянул руку:

— Хотелось бы сказать, что рад нашему знакомству, но увы, лгать я не привык. Тем не менее, господин Керс, позвольте выразить вам мою признательность. Вне всяких сомнений, наше знакомство принесёт нам обоим только пользу.

Всю ночь Бернарда терзали кошмары. Ему чудились тени по углам, неразборчивый шёпот, чьи-то тяжёлые шаги за окном. Он просыпался в холодном поту от повторяющегося раз за разом трескучего рыка бестии, вслушивался в тишину и, убеждаясь, что привиделось, снова проваливался в гнетущий сон. В конце концов его разбудил весёлый щебет птиц, нежащихся в первых лучах солнца. Сырая простынь противно липла к спине, волосы склеились на лбу, а во рту стояла горечь, будто полыни объелся. Кряхтя и чертыхаясь, Бернард зашаркал на кухню, но кадка с водой оказалась пуста.