Я не обнаружила во дворе ни единой пушинки, ни соломинки, земля до самого зала была выложена коврами, которых невеста едва коснулась своей маленькой ногой. Под руку со своим отцом, могущественным графом фон Юлихом, шла она навстречу жениху, ждавшему ее за пышно сервированным столом. Виночерпий наполнил кубки вином рубинового цвета, привезенным из Франции, и стал подносить его гостям. Граф фон Юлих одним махом выпил дорогой напиток. «Что за крестьянские манеры, — с презрением подумала я. — Он даже понятия не имеет, что пьет». Невеста, как и ожидалось, лишь осторожно прикоснулась к кубку губами, после того, как горничная подняла ее фату.

Отец с красным от возбуждения лицом развернул скатанный в трубочку брачный договор, заключенный между участниками переговоров, и передал его графу. Граф вложил руку дочери в лапищу отца. Слова, которыми они обменялись при этом, потонули в гуле толпы. Многие стали протискиваться вперед, чтобы лучше видеть происходящее.

— Вы видели ручку и кольца, которые ее украшают? — шептали женщины за моей спиной.

Я видела, как все повернулись к архидьякону. Воцарилась тишина.

— По своей ли доброй воле оказались здесь жених и невеста? — услышала я глубокий голос Гервига Кёльнского.

Оба кивнули.

— Тогда благослови Господь то, о чем мы сейчас хотим договориться.

Графы еще раз прилюдно обсудили свои родственные отношения, хотя в преддверии бракосочетания генеалогическое древо было тщательно изучено и было найдено более семи пунктов, не подтверждающих родства по крови, чтобы ничто не могло помешать заключению их брака. Отец надел невесте на палец освященное кольцо, которое должно было охранять брак от злых духов, взял со стола мешочек с тринадцатью пфеннигами, как предписано в Салической правде, и передал его своей избраннице. Аделаида тут же отдала его священнику как символ своего волеизъявления богато жертвовать на церковь.

Отец громко произносил традиционные брачные слова:

— Надевая на палец это кольцо, я беру тебя в жены, золотом я прославляю тебя и делаю тебе этот подарок.

Он вручил ей диадему из золота и драгоценных камней, которую она тут же надела. Народ возликовал, зааплодировав и выражая свой восторг топотом ног.

Дрожащими руками отец снял со своей суженой фату, и все вокруг, затаив дыхание, замерли в напряженном ожидании. Так ли она на самом деле красива, как об этом говорили?

Это было именно так. Она была прекрасной и юной. Ее золотые волосы блестели на солнце и длинными прядями ниспадали до бедер. Лучащиеся голубые глаза, маленький рот, идеальной формы нос, гибкая лебединая шея и уже вполне сформировавшаяся упругая грудь… Такой она мне даже и не снилась, разве можно быть таким совершенством? Я принялась теребить свой платок. Волосы мои уже отросли немного — почти на полпальца. Но они были не белокурыми, и тут уже не помогут никакие деньги и никакие окраски.

— Грех — быть такой красивой, — мрачно проговорила за моей спиной Майя. — В теле ее кроется черт, она будет морочить мужикам головы, вот увидите…

Удивленная, я повернулась, встретившись с ее отвергающим предполагаемое благополучие взглядом, и заметила, как она осеняет себя крестом. Старуха слишком уж прислушивалась к нравоучениям патера Арнольда по поводу женской красоты.

— Но, Майя, ведь она действительно красавица, — задумчиво произнесла я.

— Да, да, полюбуйтесь, уже началось, — проворчала в ответ моя горничная и указала на мужскую часть свиты отца, возглавляемую моим женихом, у которого глаза буквально вылезли из орбит. Он прямо-таки пожирал ее взглядом. Я обратила внимание на то, как он, выражая свое почтение, первым склонился над ее рукой и, по мнению остальных, ожидающих своей очереди, слишком долго беседовал с ней. В своей пурпурной мантии он, скорее, напоминал индюка, который гордо выступал перед индюшкой-несушкой. У меня комок подступил к горлу. Уже было очевидным, где мне следовало бы искать своего рыцаря, если бы он вдруг исчез из родного замка, — у ног новой хозяйки замка — госпожи фон Зассенберг.

Под гром аплодисментов жених и невеста направились в празднично украшенную часовню, чтобы вместе сделать дароприношения во время богослужения. Слуги поспешили на кухню, где все уже было готово к роскошному пиршеству. Юлихский граф привез с собой собственного повара. Этот тощий, маленький человек и впрямь творил чудеса: хрустящий поджаристый заяц превратился во льва, на серебряном подносе стоял жареный лебедь с расправленными крыльями, сверху обвешанный чем-то золотым, что должно надолго запомниться гостям; мясо дичи, поросенок и говядина — все было сварено и поджарено, а на кухне все еще стоял запах перца и майорана. Запас пряностей, только-только закупленных, уже значительно уменьшился, и ароматы овощных блюд с подливками и соусами, выполненных в традициях французской кухни, заполнили кухонное помещение. Был заготовлен хлеб такой белизны, какой я знала лишь у Тассиа. Целый день пекарь вымешивал руками тесто, чтобы испечь хлеб таким мягким и пышным, как хотел фламандец. Никто не смел прикасаться к глиняным горшкам, которые спокойно стояли в пекарне до тех пор, пока в печи не поднялась опара.

Майя взяла меня за руку и отвела в женскую половину свиты. Я увидела красивую невесту, шагающую рука об руку с моим отцом в часовню, и внезапно почувствовала болезненное покалывание в области желудка. На глаза навернулись слезы. Я продвигалась вперед почти вслепую. Чувства, которые, как мне казалось, я подавила в себе неимоверным усилием воли, вновь поднялись во мне, грозя взять надо мной верх. Безмерное отчаяние, печаль о том; что я навсегда потеряла, и осознание того, что жизнь моя кончена, так и не начавшись, сдавили мне горло, и даже часы, проведенные мною в печали на холодном полу пред статуей Мадонны, не принесли мне успокоения. Богу нравилось наказывать меня. Моя душа лежит во прахе, навеки…

То было торжество, о котором люди будут вспоминать годами. Свадьбу праздновали три дня кряду. Граф фон Юлих и мой отец были настоящими братьями по духу, воинственными и властными. Они понимали друг друга с полуслова. После каждого нового бокала мозельского вина слышались их заверения во взаимной верности и поддержке. Официальный залог этого, невеста, застенчиво восседала рядом с избранником на своем почетном месте, благопристойно потупив глаза. Я посмотрела на нее долгим взглядом и сразу ощутила свою бесконечную с ней схожесть.

* * *

Весело, под шарманку, молодых сопровождали вечером к супружескому ложу, обустроенному в самом начале в соседней комнате. Я представила, как горничные переодели Аделаиду в благоухающий наряд, заплели в косы волосы, достигающие бедер. Чувствовала ли она то же, что и я, была ли против своего брака, плакала ли и печалилась или прибыла сюда по доброй воле, прекрасно понимая, какую роль будет исполнять в играх отца? На короткое мгновение я представила себя на таком же ложе, представила приближающуюся красную мантию, его самого, дородного, даже тучного, требующего подчинения, покорности и продолжения рода.

Помещение заполнили клубы ладана, и брачное ложе словно погрузилось в туман. Я заметила, как Аделаида схватилась за горло. Гервиг Кёльнский стал кропить ложе святой водой, при этом читая псалмы. Вскоре он вернулся на свое место. Из комнаты доносилось сопение отца, выдававшее его старания, слышна была его ругань по поводу ее неловкости и нерасторопности, ее непрерывные всхлипывания, священники молились, напряжение возрастало, и под громкие стоны граф закончил то, что после обеда было начато договором.