Я не понимаю этого, зачем, почему он это делает? Ведь он мог отправить меня в изгнание, если возненавидел меня, после того как так сильно любил. Но он не хочет этого. Ему нужна моя смерть.

Я поворачиваюсь к Нэн, которая с еще более бледным лицом стоит с Екатериной у дверей.

– Видишь? – говорю я в потрясении. – Нэн, смотри, что он сделал. Смотри, что он хочет сделать со мною. – И я протягиваю ей бумагу.

Она берет бумагу и быстро пробегает ее глазами, пытается что-то сказать, но ее рот открывается и закрывается без единого звука. Екатерина берет из ее обессилевших рук бумагу, молча читает ее, потом поднимает взгляд на меня.

– Это работа Гардинера, – говорит она спустя пару мгновений.

Доктор Уэнди кивает.

– Да, он называл вас предательницей и еретичкой. И убеждает короля в том, что вы – змея, которую он пригрел на своей груди.

– Так, значит, мало того, что я – Ева, мать всех грехов, так теперь он сделал меня еще и змеем? – Я прихожу в ярость.

Доктор Уэнди снова кивает:

– Но у него нет доказательств!

– А они им не нужны, – доктор констатирует очевидное. – Епископ Гардинер говорит, что та вера, о которой вы говорите, отрицает власть лордов и королей, потому что утверждает, что все люди равны. И что она есть не что иное, как подстрекательство к мятежу.

– Я ничем не заслужила смерти, – говорю я и слышу, что мой голос дрожит.

– Как и все остальные, – напоминает Екатерина.

– Епископ говорит, что всякий, исповедующий ваши взгляды, заслуживает смерти. Это буквально его слова.

– Когда они будут здесь? – перебивает его Нэн.

– Как это «будут здесь»? – Я не понимаю, о чем она говорит.

– Когда они придут ее арестовывать? – повторяет она свой вопрос к доктору. – Каков план? Когда они за ней придут? И куда ее отправят?

Ее практичность не изменяет ей, и она уже отправилась к моему бюро, вытащила мой кошель и стала искать, куда это упаковать. У нее так дрожат руки, что она не сразу справляется с ключом в замочной скважине. Я кладу руки ей на плечи, будто мешая ей собирать меня в тюрьму. Я не дам свершиться аресту.

– Лорд-канцлер получил приказ арестовать королеву. Он должен будет сопроводить ее в Тауэр, но я не знаю, когда это произойдет. И я не знаю, на какой день назначен суд.

Когда я слышу про Тауэр, подо мною подкашиваются ноги, и Нэн приходится усадить меня на кресло. Я наклоняюсь вперед и сижу так, пока у меня не перестает кружиться голова. Екатерина протягивает мне бокал с элем, который на вкус кажется мне прокисшим. Я думаю о Томасе Ризли, который всю ночь собственноручно пытал Анну на дыбе и который придет сюда, чтобы отвести меня в Тауэр, на то же самое место.

– Я должна вас покинуть, – говорит Екатерина. – У меня осталось два сына, у которых нет отца. Я должна уйти.

– Нет! Не уходи!

– Я должна это сделать.

Нэн молча кивает в сторону двери, показывая ей, что она может идти. Екатерина опускается в глубокий поклон.

– Да благословит вас Господь, – говорит она. – Прощайте.

Когда за нею закрывается дверь, я понимаю, что она только что попрощалась с обреченной на смерть.

– Как вы об этом узнали? – спрашивает Нэн доктора.

– Я был там, когда они принимали это решение, составлял ему снотворное в дальнем углу комнаты. А когда менял повязку на его ноге, король сам сказал, что это не жизнь для мужчины его возраста, когда ему читает нотации собственная молодая жена.

Я поднимаю голову:

– Он так сказал?

Доктор кивает.

– Только это? Больше ничего? Больше он ни в чем меня не обвинял?

– Только это. Но разве этого мало? А потом на полу в комнате между его покоями и кабинетом Тайного совета я нашел ордер. Он просто лежал там у двери, и, как только я его увидел, отправился к вам.

– Вы нашли этот ордер? – с подозрением спрашивает Нэн.

– Да… – Его голос срывается. – О, похоже, его там оставили специально для меня.

– Ордер на арест королевы не роняют случайно на пол, – говорит Нэн. – Кто-то хотел нас предупредить. – Сестра начинает метаться по комнате, стараясь все обдумать. – Иди-ка ты к королю, – говорит она мне. – Иди к Генриху сейчас, падай на колени, ползай перед ним, как кающаяся грешница, моли прощения за свои ошибки. Проси прощения за то, что позволила себе говорить.

– Это не сработает, – возражает доктор. – Он велел запереть двери. Он не примет ее.

– Это ее единственный шанс. Если ей удастся попасть к нему и показать себя смиренной… более смиренной, чем мир вообще видел женщину. Кейт, тебе придется ползать перед ним, ставить его обувь себе на пальцы…

– Я буду ползать, – обещаю я.

– Он уже сказал, что не станет ее принимать, – неловко заметил доктор. – Стражники уже получили приказ не впускать королеву.

– Он так же запирался от Китти Говард, – вспомнила Нэн. – И от королевы Анны.

Они замолчали. Я смотрю то на одного, то на другого и никак не могу придумать, как мне быть дальше. В голове бьется только одна мысль: за мной придут, чтобы отвести меня в Тауэр, и мы с Анной Эскью станем пленницами одной холодной тюрьмы. И из моего окна по ночам будут слышны ее стоны и крики боли. Мы будем ожидать смертельного приговора в соседних камерах, и я смогу услышать, как ее поведут на костер, а она услышит, как мне строят виселицу на холме.

– Подождите, а что, если его убедить прийти к вам? – неожиданно предлагает доктор Уэнди. – Скажем, он подумает, что вы больны…

Нэн тихо вскрикивает.

– Если вы скажете ему, что она так страдает от горя, что может умереть, и что просит последней возможности увидеть его перед смертью…

– Как королева Джейн в родильной горячке, – уточняю я.

– И как королева Екатерина, последние слова которой были о том, что она хотела его видеть, – добавляет Нэн. – Беспомощная женщина, при смерти от переполняющего ее горя…

– Он может прийти, – соглашается доктор.

– Вы можете это сделать? – бросаюсь я к нему. – Вы можете убедить его в том, что я отчаянно хочу увидеть его и что сердце мое разбито?

– И что он проявит великое благородство, если ответит на просьбу умирающей королевы и все будут им восхищаться!

– Я попробую, – говорит он. – И сделаю это прямо сейчас.

Я вспоминаю, что Томас советовал мне никогда не плакать при короле, потому что Генрих любит вид женских слез.

– Скажите ему, что я вне себя от горя и что плачу не останавливаясь, – говорю я.

– Спешите, – говорит Нэн. – Когда Ризли придет ее арестовывать?

– Не знаю.