На протяжении 1995 года появлялись отдельные намеки на то, чем заняты магнаты, но полной картины не было. Наверное, полной картины и не могло быть, поскольку скрытные магнаты никогда не представляли собой сплоченную группу. Временные союзы и частые конфликты разделили их на несколько аморфных групп, состав которых постоянно менялся. В 1994—1995 годы лишь начинали формироваться кланы российского капитализма, которые позже легли в основу законченной системы соперничающих между собой могущественных и хорошо финансируемых групп политических деятелей, директоров предприятий, финансистов, журналистов и корпоративных служб безопасности.

Из хаоса и тьмы первых лет возник новый капиталистический левиафан, но распознать его истинную сущность было трудно. Всего за две недели до того, как в марте Потанин представил кабинету министров свой план “займы в обмен на акции”, один из членов клуба на Воробьевых горах, Олег Бойко, придал огласке некоторые моменты из частных бесед магнатов. Бойко описал создание “большой восьмерки” финансово-промышленных гигантов, намеревавшихся играть более важную роль в политике. Бойко назвал компании, а не людей: ЛогоВАЗ (Березовский), банк МЕНАТЕП (Ходорковский), банк “Столичный” (Смоленский), “Альфабанк” (Фридман), “Микродин” (Ефанов) и несколько других, связанных с “Газпромом”. Бойко, однако, не включил в этот список быстро набиравших вес Потанина или Виноградова. Не упоминая о еженедельных встречах на Воробьевых горах, Бойко точно описал тогдашние политические настроения магнатов, отсутствие у них конкретного политического покровителя и их обеспокоенность возможностью новых потрясений. Они хотели порядка. Комментарии Бойко, вызвавшие много разговоров о “великолепной восьмерке”, не содержали никаких намеков на реализацию плана “займы в обмен на акции”, которая была уже не за горами. Сам Бойко не участвовал в залоговых аукционах и позже исчез из поля зрения{388}.

Среди тех, кто в 1995 году заметил формирование клановой структуры российского капитализма, наибольшим даром предвидения обладала Ольга Крыштановская. Внешним видом — особенно привычкой собирать волосы в пучок — и манерой поведения она напоминала строгую учительницу. В действительности же она была очень проницательным социологом и специализировалась на изучении российской элиты, что и позволило ей заметить появившегося из тьмы левиафана. В начале 1990-х она проводила исследование, посещая одного бизнесмена за другим и пытаясь разобраться в деловой практике, финансах и морали “новых миллионеров”. Крыштановская со своей исследовательской группой, состоявшей из студентов, провела обстоятельное интервьюирование десятков бизнесменов. Некоторые приглашали их в свои роскошные мраморные дворцы, с другими они встречались на скамейке в парке. Один из будущих промышленников, по имени Каха Бендукидзе, в то время жил в однокомнатной квартире. Крыштановская кропотливо прослеживала, как они заработали свои первые деньги и как приумножали их. Она составляла списки богатейших бизнесменов и крупнейших банков, перепроверяла их по различным источникам, составляла диаграммы, пытаясь вычислить структуру компаний и империй. Затем она провела еще ряд интервью, чтобы выяснить, как они работают. Крыштановская заметила появление кланов и написала об этом полную прозрений статью, блестяще суммировав в ней историю конца 1980-х — начала 1990-х годов. Статья была опубликована в “Известиях” в январе 1996 года под заголовком “Финансовая олигархия в России”. Это был поворотный момент, привлекший внимание к действиям магнатов. Росло не только их богатство, но и политическое влияние. Крыштановская первой выдвинула идею, что магнаты формируют олигархию — небольшую группу людей, обладающих и богатством и властью. Она заметила подъем “ОНЭКСИМ-банка” Потанина, рост влияния банка МЕНАТЕП Ходорковского и особую роль Гусинского в империи Лужкова, но Березовский в ее списке не значился.

Многое из того, что внешний мир знал о России в начале 1990-х, было связано с Ельциным и его борьбой за власть — этому были посвящены многие газетные заголовки. Но два дипломата, работавшие в Москве еще во времена Советского Союза, тоже обратили внимание на появление кланов летом и осенью 1995 года. Гленн Уоллер, проницательный австралийский дипломат, проработавший в Советском Союзе и России около десяти лет, написал в мае длинную и вдумчивую корреспонденцию о “финансово-промышленной элите” России, в которой фигурировали практически все ключевые члены клуба на Воробьевых горах. Более того, Уоллер увидел слияние богатства и власти, слияние финансовых и политических интересов, лежавшее в то время в основе деятельности Потанина, Ходорковского и Березовского. Он предупредил, что хотя приватизация дала новым магнатам невероятное богатство, их не следует считать похожими на западных титанов капитализма. “Отношения между предпринимателями и государством в России остаются очень близкими, — писал он, — даже кровосмесительными. “Новая” деловая элита выросла из советской системы. Многие (если не все) частные финансовые группы заработали свой первый капитал благодаря привилегированному доступу к фондам партии и комсомола или политическим контактам (по-русски: блату) в министерствах. Сейчас они продолжают полагаться на поддержку государства... Крупные предприниматели в России продолжают объединяться вокруг влиятельных политических лидеров”{389}.

Закоренелый скептик, американский дипломат Томас Грэм приехал в Москву летом 1995 года для прохождения второго периода службы. Грэм пытался объяснить самому себе и высшим чиновникам в Вашингтоне, как в рамках российского капитализма сформировались конкурирующие кланы и враждующие финансово-промышленные группы. То, что видел Грэм, не вписывалось в представления Вашингтона об отважных реформаторах, во главе с Ельциным и Чубайсом отбивающих атаки коммунистов.

Однажды из Вашингтона поступила просьба: пожалуйста, не употребляйте больше слово “клан”. Бюрократам из Государственного департамента оно не нравилось. “Они сказали, что слово “клан” имеет антропологическое значение и его нельзя применять, говоря о российской политике”, — вспоминал Грэм. Он внес поправку в свои сообщения, в которых теперь говорилось об “элитных группах, которые в России часто называют кланами”, и летом 1995 года начал копать глубже. Осенью он обратился в Вашингтон за разрешением опубликовать в России статью, излагающую его откровенное мнение о происходящем. Грэм сказал мне, что не рассчитывал получить разрешение, потому что дипломат должен проявлять сдержанность. Нечасто политическому советнику разрешали изложить собственное мнение в той стране, где он работал. Публичные заявления были уделом президентов и госсекретарей. Но разрешение было получено, и Грэм написал без обычных дипломатических тонкостей о том, что происходило вокруг. Статья была опубликована 23 ноября 1995 года в “Независимой газете”, которая незадолго до этого начала получать финансовую помощь от Березовского. Грэм заявил, что “в России возник новый режим”, характеризующийся постоянным, но энергичным соперничеством между конкурирующими кланами. О статье, занявшей целую страницу газеты, говорила вся Москва в течение нескольких дней. Грэм доказывал, что реальный баланс сил в России определяется не противостоянием Бориса Ельцина и парламента, реформаторов и реваншистов, а шумными столкновениями кланов. Он употребил слово “клан” без колебаний. Грэм выделил пять основных кланов, включая энергетическое лобби Черномырдина, московскую группу Лужкова, “партию войны” Коржакова и Чубайса с магнатами. Он сказал мне спустя годы, что допустил ошибку, поставив на пятое место злополучную Аграрную партию. Но, оглядываясь назад, можно сказать, что в статье точно схвачены зарождающиеся структуры, механизмы и методы финансовых и политических кланов.