У молодых реформаторов из команды Чубайса очевидная коррумпированность схемы “займы в обмен на акции” вызывала отвращение. Дмитрий Васильев, который сначала был заместителем Чубайса в Госкомимуществе, а в 1995 году стал руководителем российской Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг, рассказал мне, что однажды Йордан пришел к нему с проектом плана “займы в обмен на акции”. “Я сразу сказал, что считаю этот план мошенническим, — вспоминал Васильев. — Но то, что произошло на самом деле, оказалось даже хуже, чем мы ожидали”{370}.

В плане “займы в обмен на акции” все противоречило тому, за что когда-то выступали реформаторы. Было похоже, что победителей и проигравших организаторы операции выберут по собственному усмотрению, не полагаясь на мнение рынка. Это означало, что новых владельцев снова определят политики, а не рыночная конкуренция, не проверка сил на “боксерском ринге”. Сделки “займы в обмен на акции” — получившие название “залоговых аукционов” — заключались не в открытую, а, как правило, тайно, через офшорные подставные компании и тайные счета. Эти самые аукционы были нечестными: в большинстве случаев на них выигрывали сами устроители. Аукционы были мошенническими, и Чубайс не препятствовал этому.

Если у Чубайса и имелись какие-то сомнения, они быстро рассеялись. “Я сразу понял, что любой ценой буду поддерживать эту идею”, — вспоминал Чубайс о выступлении Потанина перед членами кабинета министров{371}. Его самого, как мне рассказывал Сергей Беляев, еще один его санкт-петербургский выдвиженец, беспокоило только одно: насколько серьезным было намерение банков выплатить такую огромную сумму Денег. Чубайс подвергал сомнению не сам план, а лишь то, что магнаты заплатят. “Он боялся, что банки обманут нас, — рассказывал мне Беляев. — Они могли взять пакеты акций и никаких денег не дать”{372}.

Но очевидно, Чубайс быстро отбросил эти сомнения, потому что осенью 1995 года возникла угроза для всего процесса приватизации. Политическая обстановка ухудшилась. В течение года Ельцин перенес два сердечных приступа, чеченская война продолжалась, и Ельцин, казалось, перестал играть роль лидера демократического движения. Опросы общественного мнения показывали, что каждая неделя приближала коммунистическую партию к победе на декабрьских выборах в Государственную думу. Российских коммунистов возглавлял Геннадий Зюганов, в прошлом идеологический работник КПСС. Зюганов любил представлять себя перед иностранцами современным социал-демократом, но в собственной стране проповедовал более радикальные националистические взгляды. Позиция Зюганова в отношении экономики была неопределенной; он говорил о расприватизации некоторых банков, но также высказывался в поддержку “смешанных” форм собственности. Когда Зюганов сказал, что он повернет приватизацию вспять, Чубайс воспринял угрозу всерьез.

Чубайс, ставший в те годы чрезвычайно непопулярным у российских избирателей, чувствовал себя все более изолированным на посту заместителя премьер-министра. Ему отводилась второстепенная роль при Черномырдине; достижение его целей было “полностью заблокировано” другим заместителем, Олегом Сосковцом. Чубайс рассказывал мне, что Черномырдин, по его мнению, держал в своих руках 50 процентов правительства, Сосковец — 40, а он — лишь ю процентов. “Приватизация была практически остановлена”, — вспоминал Чубайс. Российские реформаторы предусматривали после ваучерной приватизации вторую стадию приватизации, в ходе которой принадлежавшие государству предприятия, нефтеперерабатывающие заводы и шахты продавались бы за наличные деньги тем, кто предложит самую высокую цену. То, что не удалось перейти к этому этапу приватизации, Чубайс считал большой неудачей не только для бюджета, но и для создания нового класса частных собственников, с которым у него были связаны большие надежды. В то время, вспоминал он, “не было консолидации, не было политической силы, поддерживавшей частную собственность”{373}.

Йордан и Дженнингс постоянно ездили по России, заглядывали на устаревшие заводы и обсуждали, как лучше продавать верфи и шахты. Они всегда заходили в кабинет директора предприятия и подсчитывали то, что они наполовину в шутку, наполовину всерьез называли “индексом Ленина”: количество портретов Ленина, увиденных ими в кабинетах директоров. Можно было предположить, что с распадом Советского Союза “индекс Ленина” уменьшится. Но, как они обнаружили, этого не произошло. Одна из причин тому заключалась в компромиссе, на которые во время массовой приватизации пошел Чубайс, дав советским директорам предприятий шанс сохранить контроль над ними. Портреты Ленина остались на своих местах. “Красные директора” по-прежнему управляли российской промышленностью. В сочетании с недовольством населения это делало Зюганова влиятельной фигурой и вызывало беспокойство Чубайса.

Потанин привел довод, оказавшийся для Чубайса убедительным. Он сказал, что план “займы в обмен на акции” устранит последствия компромисса, продлившего господство “красных директоров”. Потанин особенно хотел подорвать позиции Андрея Филатова, директора “Норильского никеля”. Его ставшее легендарным влияние ощущалось повсюду, от тундры до Кремля. “Заявлять об этом при проведении аукционов было нельзя, так как это было недопустимо с политической точки зрения, — признавал позже Потанин. — Но истинная цель заключалась в том, чтобы обеспечить нормальное руководство для крупных компаний и уничтожить лобби “красных директоров”. Это было самым важным”{374}. Однако Потанин не сказал, что под “нормальным руководством” он подразумевал неопытных финансистов, таких, как он сам и Ходорковский. Могли ли они справиться лучше, чем старое заводское начальство? Чубайс знал, что действия директоров заводов, перекачивавших прибыль в собственные карманы, губительны для рынка, но откуда было знать, что Ходорковский, Потанин или Березовский окажутся лучше? Тем не менее он считал магнатов воплощением современной России, а директоров — символами прошлых неудач. Как вспоминал Пол Боград, политический консультант, сблизившийся с командой Чубайса, Чубайс считал, что молодые магнаты привнесут “некое подобие компетентного корпоративного управления и не будут бездействовать, допуская разграбление предприятий, что при прежнем руководстве было вполне вероятным”{375}.

Ходорковский вспоминал, что в начале 1995 года “сложилась ситуация, когда всем стало ясно, что крупная промышленность осталась в руках “красных директоров”, которые, если ничего не случится, вернут к власти коммунистов”{376}. У Чубайса имелось много мотивов, но этот был главным: нанести Зюганову и коммунистам поражение раз и навсегда. Было ясно, что если Зюганов добьется хороших результатов на выборах в декабре, он станет главным соперником Ельцина на выборах в 1996 году. Чубайс знал, что Ельцин слаб физически, а опросы общественного мнения показывали, что политически он слаб тоже. Он боялся, что победа Зюганова приведет Россию назад. Чубайс никогда не говорил об этом публично и старался скрыть свою цель, чтобы не насторожить оппозицию, но план “займы в обмен на акции” следовало бы назвать “магнаты за Ельцина”. Чубайс был готов передать собственность без конкуренции, без открытости и, как оказалось, по низкой цене, но так, чтобы удержать предпринимателей на стороне Ельцина во время избирательной кампании 1996 года.