Чувствовали они себя намного лучше, чем раньше. Исчезли не только мигрень у Чарли и боли в ногах у Бет Энн, но и все мелкие недомогания, с которыми человек обычно привыкает жить. Спали супруги меньше шести часов в сутки, а бодрствуя, иногда ощущали вспышки духовного просветления, более яркие, чем вызванные приемами наркотиков в былые дни. Бет Энн, любившая хлопотать по дому, стала прекрасным «макробиотическим» кулинаром. Саймоны вместе выходили в свет, посещали знакомых и некоторых даже склонили к легким формам диеты. Лекарства они выкинули вместе с медицинским шкафчиком, а освободившийся двухдверный холодильник, прекрасный «Гибсон де люкс», стоимостью в 250 долларов, теперь использовали как «скульптурный кабинет», украсив дверцы и полки морскими раковинами и безделушками.

Однако, по меньшей мере, один человек не разделял их энтузиазма — Сесс Винер, отец Бет Энн, закоренелый прагматик, сумевший в свое время вырваться из когтей туберкулеза и бедности и дорасти до преуспевающего адвоката. Сесс Винер видел лишь неестественную худобу своей красавицы-дочери. К диете он отнесся гораздо непримиримее, чем раньше к наркотикам, так как в молодости испытал последствия голодания на собственном горьком опыте. Отец расценил новое увлечение Бет Энн как очередной ложный шаг, еще один из великого множества последовавших за первой ошибкой, когда она четыре года назад связала свою судьбу с этим наиболее выдающимся из всех молодых лоботрясов штата Нью-Джерси. Целительное действие диеты мистер Винер приписывал сочетанию самовнушения и народной медицины. И уж никак не связывал их с «абсолютной справедливостью и бесконечной мудростью Упорядоченной Вселенной».

Чарли тоже иной раз посещали крамольные мысли относительно мудрости Вселенной и Учителя Осавы, но Бет Энн проявляла твердость в убеждениях. Критически она относилась лишь к себе самой. Считала, например, что слишком уж она «санпаку», что в переводе с японского означает просвечивание белков глаз сквозь радужную оболочку, а в макробиотическом варианте — что она обречена, что ждет ее трагический конец. Молодая красавица стыдилась «янственности» своих бедер, все еще слишком мощных, мускулистых (ян — сила, мужское начало) и покрытых пушком. (Осава пишет, что, если японец обнаружит волосы на ногах женщины, «у него по коже просто мурашки поползут».) Бет Энн считала, что эти проблемы с ногами вызваны многолетним потреблением мяса, которое ей, кстати, никогда не нравилось. Долго еще им с мужем придется выводить из организма опасные яды. Слишком глубоко укоренился в них грех… Она все еще не чувствовала себя готовой возобновить сексуальные отношения.

Зато оба супруга почувствовали готовность к возобновлению художественной активности. До диеты пасторальные мотивы их творчества гармонировали с его народностью, а романтические порывы в работах Бет Энн сдерживались графичной бескомпромиссностью очертаний. Теперь ее подход стал мягче, из него исчезли «демонические аспекты», как она сама выражалась.

В последующие месяцы Саймоны изучали восточную философию, теорию реинкарнации, хара, упражнялись в правильном дыхании, занимались астрологией, алхимией, спиритуализмом и герметизмом, все более отчуждаясь от «западного образа мышления». Выезжали на природу, купались с Ирмой Пол, возглавлявшей фонд Осавы на Второй авеню, где большинство нью-йоркских приверженцев макробиотики покупало пишу. По просьбе Ирмы они приютили монаха дзен по имени Оки. С недоверием смотрела Бет Энн на этого монаха. Весь месяц он лакал пиво и откровенно смеялся над макробиотикой. В начале августа они вместе с Оки отправились в «Затерянный Парадокс», летний лагерь приверженцев макробиотики, неподалеку от дачи родителей Бет Энн. Супруги решили заодно навестить родственников. Но как оказалось, этого им делать не следовало.

Сесс Винер не встречался с дочерью три недели и теперь, увидев ее, он ужаснулся. Бет Энн исхудала до невозможности. На коже выступили красные пятна. Появились боли в бедрах, в спине, она с трудом передвигалась! Чарли жаловался на камни в почках и возобновившиеся головные боли. Увидев реакцию родителей, Саймоны переглянулись… и уехали, не желая выслушивать упреки и наставления.

Бет Энн чувствовала себя все хуже и хуже. Ноги стали опухать, а макробиотическое средство против этого, микстура на редиске, не дала результатов. (Когда у Чарли впоследствии распухли ноги, он плюнул на макробиотику и стал крамольно пить воду, по пинте в день — после чего опухоль спала.) Ирма Пол, якобы излечившаяся при помощи макробиотики от загадочной болезни под названием паралитический артрит, утешила Бет Энн тем, что она сама прошла когда-то через этот период. Она могла бы вместо этого рассказать о Монти Шейер, умершей у нее на глазах в Юнион-сити 18 апреля 1961 года. Или о Роз Коэн, скончавшейся в нью-йоркской больнице в начале октября того же года от солевого отравления и истощения организма после длительного курса занятий макробиотикой. Ирма Пол могла бы сказать, что у Бет Энн налицо все симптомы цинги. Но она лишь посоветовала добавить к диете № 7 немного сырых овощей.

Сам по себе совет неплохой. В своих книгах на английском Осава, рекомендуя диету № 7 чуть ли не от всех болезней, указывает, что это отнюдь не пожизненный режим питания. Сестра миссис Саймон Венди и ее муж Пол Клейн, оба попробовавшие более легкие режимы макробиотики, пытались внушить это Бет Энн. Пытался и Чарли. Но Бет Энн оставалась непреклонной[145]. Ирму она назвала трусихой, «опасающейся коренных изменений», которые влечет за собой диета № 7. Вместо дополнительного питания она почему-то внезапно избрала режим полного голодания — четыре раза за сентябрь, в общей сложности на протяжении четырнадцати дней, не принимала никакой пищи. Во время каждого такого голодания Бет Энн чувствовала себя лучше — но тем хуже ей становилось потом. К концу сентября она перестала подниматься с постели, домом занимался Чарли. Он никогда всерьез не пытался отговорить Бет Энн от соблюдения диеты, хотя несколько раз и касался этой темы в разговоре. Периодически Чарли проявлял себя даже большим фанатиком, чем его жена. Чувствовал он себя тоже неважно. О сексе у них теперь и речи не было.

Вечером 13 октября Сесс и Мин Винеры прибыли в Нью-Йорк, чтобы навестить дочь. Увидев ее лежащей в углу на матрасе, Сесс Винер изменился в лице. Молодая женщина походила на живой скелет. Ноги — кожа да кости, и уже никаких признаков ян. Глаза по-прежнему «санпаку», но запавшие и бесцветные. Бедняжка уже почти не могла сидеть. Весила не более 80 фунтов.

— Доченька, — сказал Сесс, — ты ведь умираешь. Неужели ты хочешь умереть?

Бет Энн медленно и спокойно объяснила отцу в очередной раз:

— Папа, я не умираю. Наоборот, я выздоравливаю, и когда выведу из тела все яды, мне будет так хорошо, как никогда не было.

В течение двух последующих часов Сесс Винер старался убедить дочь пригласить врача. Тщетно. Для Бет Энн это был лишь очередной спор с отцом, один из многих, ставших привычными с момента ее выхода замуж… да пожалуй, и еще раньше. Дочь полагала, что сейчас пришел момент, когда ей удастся ему доказать, что можно поступать иначе, но верно. Бет Энн никогда не понимала и не принимала ценностей отца, ценностей повседневности, насущности. Он с трудом преодолел препоны повседневного мира, но не отрешился от него. Перед ней же самой повседневный мир не ставил никаких преград, она не знала мирских проблем, а сейчас стояла на пороге мира гораздо большего — внутреннего мира. Она пришла к разрешению противоречия, к решению иной проблемы. Что лучше всего отрешит тебя от материального мира, чем разрушение собственного тела? Чем больше горячился отец, тем спокойнее и непреклоннее становилась Бет Энн. Обстановка накалилась, и Мин Винер припугнула Чарли, что убьет его, если ее дочь умрет. Чарли в ответ пригрозил вызвать полицию, а Сесс заявил, что именно полиция здесь как раз и необходима, чтобы положить конец этому безумию. Бет Энн заключила сцену, заявив, что больше не желает видеть родителей: слишком много эмоций.