— Гуменюк! А это не та граната, за которую тебя Али-Паша дрючил?

— Бес его знает. Может, она, — добродушно отзывается тот.

— Ребятки, жарко, — молит Тятя. — Станем, покурим!

Солнце и правда после полудня разгулялось. Лезу за спичками и сигаретами, и тут из неуклюже пришитого мною к подкладке потайного кармана вываливается запасенная на крайний случай эргэдэшка и, подскакивая, катится по проезжей части. С бранью кидаюсь за ней.

— Ого-го-го! Сам такой! — улюлюкает обрадованный Гуменяра.

— Партизаны, галимые партизаны! Вслед за бендерской кончается наша гвардия… — уныло и презрительно заключает вновь подавший голос Серж.

— Эй, хлопцы! Хватит на жаре торчать! Пошли отсюда!

— Да, давайте к Днестру лучше!

И на берегу тоже жара. Лучше идти на базу. Добравшись до своих комнат в гостинице, лениво разваливаемся на кроватях. От нечего делать перелистываю «Наставления по стрелковому делу», которые захватил с собой на всякий случай. Все надеялся, что дадут пистолет, а его надо уметь быстро собирать и разбирать, чтобы устранять перекосы и задержки.

Через какое-то время, возвращаясь, шумят в коридоре слободзейцы. К нам забегает эксперт по танкам, мелкий белобрысый опер.

— Смотрите! — и снова показывает подобранный им стабилизатор от мины.

В глазах у Сержа, который, только что придирчиво изучал противотанковую мину Игорька, вспыхивают юркие, как ядовитые змейки, огоньки.

— Беги с ним на металлобазу, пионер!

— Где твой красный галстук?!

— Вымпел тебе в руки за сбор металлолома!

— И большой кормовой флаг в задницу!

Редкое единодушие. Дураков у нас не любят. А особенно шустрых и восторженных. Опер без тени смущения замечает лежащее «Наставление по стрелковому делу» и тут же просит:

— Твое? Дай почитать!

— Возьми.

Он хватает книжку и исчезает. Даже спасибо не сказал.

— Зачем ты этому козлу книгу дал?

— Чтобы отвязался.

— Все так раздаришь, интеллигент вшивый! — рявкает Достоевский. — Вот найду шашку, тебе подарю. Чтоб научился ею махать. Р-раз-два!

Он недоволен вновь проявленной мною слабостью. По его мнению, не просто отказать, а послать куда подальше надо было. К семи часам отправляемся на ужин. Серж прожорлив, как мусоропровод. Он и Гуменюк прутся к раздаче за добавкой.

— Только хлеб, масло и чай, — сообщает им девушка из раздаточной. — Котлет и картошки нет, хоть сама ложись!

Это она зря. Прямо как в анекдоте, когда после такого ответа посетитель заказывает «два вторых». Но ради дополнительных порций хлеба с маслом и сладкого чая проглоты, хитро поглядывая друг на друга, решают не пошлить и возвращаются за стол с добычей, довольно ухмыляясь. После ужина выходим на улицу, присаживаемся на лавочку под стеной, а кто просто на ступеньки, и курим. Хороший августовский вечер. И, в отличие от многих других проведенных здесь вечеров, абсолютно, разлагающе тихий.

На следующий день начались рабочие будни. Явившись в комендатуру, к своему удовлетворению, видим, что позорные корзина с блевотиной и пустые бутылки удалены. Разбираем завалы, выкидывая мелкую требуху прямо в окно. Туда же отправляется вызвавший вчера бурю эмоций кошелек. Вытаскиваю на середину столы и расставляю уцелевшие стулья. В освободившемся дальнем углу, где оторван плинтус и продавлена доска пола, пыхтя, роются, как барсуки, Достоевский с Игорьком. Я знаю, чего они там роются. Поэтому один из столов придвинут прямо к двери. От нечего делать, из хулиганских побуждений, влезаю на него и на простреленном портрете Маркса внизу приписываю авторучкой: «Кырл Мырл». Тут, как назло, в дверь ломится Камов. Обещаю ему сейчас открыть и, задержавшись, пока пацаны не дают знак, что «закончили», соскакиваю вниз. Серж с видом раскаявшегося двоечника помогает мне водворить на место стол. Камов заходит, сразу же бросает заинтригованный взгляд наверх и, видя вторично испохабленного Маркса, укоризненно качает головой. Нет классику покоя ни от одной из враждующих сторон!

С раннего утра заработала дежурная часть. Поступили первые заявления граждан и материалы. Камов пришел сказать, что по всем вызовам мы будем выезжать строго в совместных группах: пара миротворцев и если наши следователи, то с ними обязательно молдавские оперы. Или наоборот. Такой же дубляж будет в изоляторе временного содержания и работе уголовного розыска. Всю жизнь мечтал. Не вижу я тут что-то молдавских следователей. Это, получается, один наш следователь завсегда будет против нескольких молдавских оперов? Понимая вопрос, Камов отвечает, что не по одному будем ездить, а с кем-то из приданного взвода спецназа. Я вообще могу сейчас пройтись без полиции по заявлению о мародерстве в соседних с ГОПом домах. Туда полицаи не хотят идти, а заявительница уже ждет на входе. Это любопытно. Подбираю положенные начальником на стол бумаги, засовываю к себе в папку и кидаю клич Витовту с Гуменярой идти за мной.

У входа в комендатуру ожидает замученная, в летах уже женщина. Представляюсь ей и прошу пояснить, в чем дело. Рассказывает, что с началом городских боев она не захотела уезжать. Но через несколько дней ее, как и других остававшихся в районе жителей, выселили полицейские под предлогом обеспечения безопасности гражданского населения. Возвращаться не разрешали, и домой она вернулась только вчера. А там нет ничего. Голые стены.

Предлагаю ей провести нас на место преступления, чтобы написать протокол. Веселые были ребята, наши враги! Изобретательные. В дни затишья и перемирия с ОПОНом мы со своих этажей иногда видели, как от ГОПа отъезжают грузовики с награбленным. Но таких масштабов и такой жадности, чтобы вывозить все подчистую, даже подержанную мебель, которая все равно рассыплется в дороге, мы тогда не предполагали!

Несколько раз шагнув, уже и пришли. Прямо напротив печной заслонки с надписью «Бригада Буребиста». Вот где, значит, был ее фронт борьбы с сепаратизмом! Заходим на приусадебный участок и в дом. Никакого преувеличения. В доме нет ничего, кроме пары досок от совсем не годной, видно, разваливавшейся при погрузке дешевой древесно-стружечной мебелишки. Стены размалеваны непристойными надписями на латинице. На кириллице тоже есть: «руски п…расы!» Нда-а. Грамотностью ревнитель национальной чести не отличался. Гуменюк, ругаясь, ищет, чем соскрести этот шедевр румыно-молдавской письменности. Выхожу обратно и осматриваю участок. Помимо впечатляющей полноты зачистки от товарно-материальных ценностей, в глаза бросается обилие оброненных на землю и полы автоматных патронов. На приднестровской стороне и помыслить было нельзя найти просто так, на земле десяток патронов. Боеприпасов не хватало, их берегли. А здесь — пожалуйста, валяются.

Разминая отвыкшие от авторучки пальцы, останавливаюсь на перекур.

— Даже если бы не знал, кто и где воевал, ясно как белый день, что кражу румыны с мулями зап…ячили! — говорю.