Грей понял это, и тон его смягчился.

— Я знаю, что значит остаться одному, лишиться человека, с которым делился мыслями и чувствами. Но нужно как-то жить дальше, Рейсфорд. Я намереваюсь представить вас к Военному кресту за храбрость, проявленную в бою у канала. Довольны?

Стивен слегка шевельнулся.

— Нет, нисколько. Нельзя награждать тех, кто остался в живых, если другие отдали свою жизнь. Ради всего святого!

Грей улыбнулся снова, и у Стивена в который уж раз появилось ощущение, что полковник играет на нем, как на музыкальном инструменте.

— Очень хорошо. Никаких наград.

— Нет, представление вы подайте, — сказал Стивен, — но пусть наградят Эллиса или кого-то еще из погибших. Это поможет его матери.

— Да, — сказал Грей. — Или разобьет ей сердце.

Стивен встал.

— Я схожу в штаб, переоденусь.

— Правильно, — сказал Грей. — Если вы сейчас дрогнете, ослабеете, то обессмыслите его жизнь. Только продержавшись до конца, вы позволите его душе обрести покой.

— Наши жизни давно уже утратили смысл. И вы это знаете. Под Бомон-Амелем.

Грей затрудненно сглотнул.

— Тогда сделайте это ради наших детей.

Стивен выволок свое затекшее тело из землянки под летнее небо.

Он смотрел на деревья, на уцелевшие после обстрелов дома, на небо над ними, и в душе его снова поднималось испытанное однажды в Англии чувство родства и любви. Он знал, что заставит себя действовать, хотя мир, в котором он теперь существовал, стал пугающе хрупким.

Последнее время он писал Жанне почти каждый день, а закончив письмо, понимал, что сказать ему, в сущности, нечего. Жанна в ответ делилась новостями из жизни Амьена, пересказывала, что пишут французские газеты насчет войны.

Он поехал со Стэнфордом и Маунтфордом в Аррас, где они встретились в отеле с двумя французскими офицерами, Лальманом и Артманом. Тот, что постарше, Лальман, был мужчиной дородным, явно не чуждым простых житейских радостей. В мирное время он состоял на государственной службе юристом. К обеду Лальман заказал несколько сортов вина и съел пару-тройку куропаток, которые раздирал руками. Сок стекал с его подбородка на салфетку, которую он заткнул за ворот. Стивен смотрел на него и глазам своим не верил. Артман был смуглым, серьезного обличья человеком лет двадцати с чем-то. Лицо его все время оставалось непроницаемым, — по впечатлению Стивена, он изо всех сил старался не сказать лишнего, чтобы не поставить старшего офицера в неловкое положение.

Рассуждал Лальман все больше об охоте и природе. Стивен переводил его речи майору Стэнфорду, взиравшему на француза с некоторой подозрительностью. Говоривший по-французски Маунтфорд поинтересовался боевым духом французской армии. Лальман заверил его, что дух этот высок как никогда.

После обеда Лальман задал Стэнфорду — через посредство Стивена — несколько вопросов о его семье. У них имелась общая знакомая, пожилая француженка, приходившаяся родней жене Стэнфорда. Затем пошли вопросы о британской армии, о том, как в ней оценивают теперешнее положение на фронте. Стэнфорд отвечал Лальману с удивительной прямотой, и Стивена так и подмывало слегка подправить его речи. Впрочем, он решил, что Стэнфорду виднее, да и Маунтфорд мог заметить неточности перевода.

Стивен, плохо разбиравшийся в тонкостях операций по сбору разведданных, даже проходивших в такой неформальной обстановке, никак не мог взять в толк, когда же они перейдут к обсуждению упадка боевого духа французов и масштабах его распространения в армии. К тому времени, когда подали чай, Стивен успел подробно рассказать о передвижениях большинства дивизий британских экспедиционных войск и обрисовать картину снижения воодушевления солдат, которых победы при Вими и Мессене всколыхнули лишь на короткое время. Подавленность проникала в солдат до костей, особенно это касалось тех, кто знал о перспективе большого наступления на Ипре.

В конце концов Лальман отер салфеткой губы и предложил всем перебраться в бар рядом с главной площадью, о котором он слышал от друга. Там они просидели до десяти вечера, когда Стивена отправили на поиски водителя Стэнфорда. Он нашел его мирно спящим на заднем сиденье машины. Ко времени прощания с французами пошел дождь. Оглянувшись напоследок, Стивен увидел, что Лальман и Артман стоят бок о бок под мокрой колоннадой.

Он снова навестил Жанну — в августе, затем в сентябре. Они гуляли по городу — впрочем, ее предложение прокатиться после полудня по водным садам Стивен отклонил.

Жанна говорила, что ее тревожит апатия Стивена. Походило на то, что он махнул рукой на надежду и просто плывет по течению. Он отвечал, что, столкнувшись с равнодушием соотечественников к тому, что им приходится здесь терпеть, трудно сохранять бодрость духа.

— Тогда будьте сильным ради меня, — сказала Жанна. — Я не равнодушна к тому, что происходит с вами и вашими друзьями. А терпения мне не занимать. Я буду ждать вас.

Слова ее подтолкнули Стивена к откровенности, и он рассказал ей о том, что почувствовал и пережил в Англии, во время отпуска, когда стоял на краю поля.

— Вот видите! — сказала Жанна. — Бог есть, и у всего на свете есть свое предназначение. Просто надо быть сильным.

Она взяла и крепко сжала его ладонь. Стивен взглянул в ее бледное молящее лицо.

— Сделайте это ради меня, — сказала она. — Возвращайтесь туда, идите, куда вас пошлют. Вы удачливы. Вы не погибнете.

— Я и так уж виню себя за то, что живу, когда другие погибли.

Он вернулся в штаб бригады. Сидеть там ему не хотелось. Ему хотелось в траншеи, к солдатам.

Он существовал, и не более того.

Собственная жизнь представлялась ему блеклой и тусклой, как свет, который может в любую минуту погаснуть. Тишина наполняла ее.

— Как успехи? — спросила Элизабет у Ирен, явившись к ней с еженедельным визитом.

— Никак, — ответила Ирен. — Боб говорит, эта штука оказалась заковыристей, чем он думал. Он все еще возится с ней — твой дедушка, похоже, хорошо умел заметать следы.

С того дня, когда Элизабет отдала Бобу дневник, прошло два месяца, и потому она решила поискать другие способы установления связей с прошлым. И, выяснив с помощью «Руководства для офицеров» номер полка, в котором служил дед, попыталась найти его штаб.

После множества телефонных звонков и изрядного количества оставшихся без ответа писем Элизабет узнала, что десять лет назад полк прекратил свое существование и был слит с другим. Его штаб находился в Бэкингемшире, куда она одним субботним днем и отправилась.