Бремя долга росло от войны к войне, десятилетие за десятилетием. Сменяющим друг друга правительствам становилось все труднее избегать заимствований, и основной функцией увеличивающихся налогов часто являлась просто выплата процентов по долгу. Преимущества такой системы, если не проводить слишком близкие аналогии с современной Европой, очевидны. Политическая стабильность режима, который в противном случае был бы довольно шатким, значительно усилилась. Кроме того, в условиях военного времени средства, поступающие в распоряжении государства, значительно выросли благодаря этому механизму направления частного богатства на общественные расходы. Однако в то время больше внимания обращали на недостатки этой системы. Надежда на то, что государственный долг может быть выплачен и государство избавится от угрозы банкротства, становилась все более призрачной. Обеспокоенность общества, традиционно настроенного неприязненно в отношении налогов в целом и новых форм налогообложения в частности, делала задачу казначейства и Комитета путей и средств (бюджетная комиссия Палаты общин) все более трудной. Однако уже в то время трезво осознавалось по крайней мере одно из поистине бесценных политических преимуществ новой системы. Данное преимущество заключалось в том влиянии, которое имел Парламент, в особенности Палата общин. От его участия зависело очень многое в этом сложном процессе, и Парламент ревниво оберегал свои права в финансовой сфере. Земельный налог — основная гарантия привлечения налогоплательщиков к формированию государственного долга — был не без трудностей утвержден Парламентом сроком на один год. Даже таможенные и акцизные пошлины, устанавливаемые на более долгий период, пролонгировались и обновлялись только после продолжительнейших дебатов и торгов. Понятие «бюджет» — изобретение середины века; тогда, в период первого лорда казначейства Генри Пелэма (1743–1754), этот термин был использован впервые. Однако важнейшие элементы бюджетной системы можно найти уже во время революции, и именно данный аспект событий 1689 г. надежнее, чем что-либо другое, гарантировал центральное место Парламента в конституционном развитии страны. В XVII в. законодательную власть еще можно было рассматривать как несколько абсурдный и, несомненно, раздражающий пережиток средневекового прошлого Англии, иррациональную помеху для эффективной монархической власти, без которой в общем-то вполне возможно обойтись. Теперь же ее будущее было обеспечено; с 1689 г. Парламент каждый год собирался на значительный период времени. В этом смысле революция дала новую жизнь старой проблеме: политики XVIII в. не думали о том, как отделаться от необходимости созывать Парламент или как вовсе избавиться от него, они скорее искали способы манипулирования им. Искусство манипуляции дает ключ к образу действий политиков георгианской эпохи.

В конце XVII в. было невозможно участвовать в политической революции и не задумываться о перспективах или призраках (в зависимости от точки зрения) религиозной революции. В этом отношении значение революции 1688 г. не только в том, что она принесла, но и в том, что ей не удалось сделать. Многие ее современники надеялись на радикальный пересмотр итогов церковного урегулирования 60-х годов. Ходили разговоры о создании по-настоящему всеохватывающей национальной церкви. Для некоторых диссентеров, особенно пресвитериан, шансы на примирение с правящими кругами казались наиболее вероятными со времен конференции во дворце Хэмптон-корт в 1604 г. Однако, как оказалось, их надеждам не суждено было сбыться. Как и в 1662 г., землевладельцы-джентри, поддерживавшие англиканство, не могли допустить ослабления иерархической и епископальной структуры Англиканской церкви. В условиях того времени уже было бы неправильно говорить о наступлении реакции в духе проповедей Уильяма Лода или других сторонников Высокой церкви. Но признаки настоящего сближения с диссентерами довольно быстро сошли на нет. Вместо этого им предложили наименьшую из возможных в тех условиях уступок, а именно с неохотой дарованную веротерпимость. Акт о терпимости (Toleration Act, 1689) давал протестантам-нонконформистам свободу вероисповедания в местах, разрешенных англиканскими епископами, при условии что они разделяют основные доктрины, изложенные в Тридцати Девяти статьях и санкционированные Актом о единообразии. По сравнению с предложениями, сделанными диссентерам всех направлений Яковом II, такие уступки казались незначительными.

Именно по этим причинам значение Акта о терпимости обычно умаляется. Жестко ограниченные свободы для тех, чьи верования также были весьма твердыми, выглядели недостаточной наградой людям, отвергшим соблазны, предлагаемые Декларацией индульгенции 1672 г., и приветствовавшим Вильгельма Оранского. Но подобные суждения сильно зависят от выбранной точки зрения. Диссентерам, которых энергично преследовали с начала 80-х годов XVII в., Акт о терпимости давал невиданную до тех пор официальную защиту. С точки зрения ревностных христиан, сохранение сути послереставрационного устройства было не менее важным. Молитвенник 1662 г. продолжал оставаться основой богослужебной практики Англиканской церкви вплоть до XX в.; однако в 1689 г. казалось, что он является шаткой платформой для вероучения, без упрочения которого господствующая форма протестантизма могла исчезнуть. Исключительное положение Англиканской церкви парадоксальным образом оказало сильное влияние на сложившуюся в XVIII в. репутацию Англии как «цивилизованного общества в варварском окружении». Национальная церковь, охватывающая большинство населения, за исключением небольшого числа сектантов и католиков, создавала бы совсем другое положение вещей по сравнению с ограниченным религиозным учреждением, сосуществующим с большим количеством инаковерующих. Возможно, именно данное отличие казалось признаком терпимого, плюралистического общества. Признание свободы вероисповедания на законодательном уровне далеко превзошло все достигнутое к тому времени в данном отношении большей частью Европы, и Вольтер указывал на него как на важнейший элемент развития свободного общества. Но ведь и это было во многом одним из следствий революции.

Достижения тех лет имели свою цену, выражавшуюся в социальной напряженности и политических конфликтах, которыми отмечен этот «золотой век». Кризис религиозных установлений, несомненно, представлял собой наиболее яркий признак такой напряженности. Громко звучал призыв: «Церковь в опасности». Хотя ретроспективно можно сомневаться, была ли эта опасность реальной. Веротерпимость; конечно же, нанесла сильный удар тем, кто мечтал возродить Церковь времен архиепископа Лода. Однако развитие веротерпимой теологии и соответствующих настроений в обществе привело к тому, что большинству она казалась достаточно безвредной. Более того, политическая монополия, закрепленная за англиканами актами о присяге и о корпорациях, после революции осталась в неприкосновенности. Однако и здесь имелась своя особенность. Дело в том, что диссентеры могли бросать вызов этой монополии и обходить ее. Готовность многих религиозных диссидентов эпизодически подчиняться догматам официальной церкви, ежегодно причащаясь по англиканскому обряду для подтверждения своего статуса, а в остальное время отправлять культ в собственных молитвенных зданиях служила постоянным источником раздражения для их противников. Не совсем ясно, насколько распространенной была практика непостоянного следования догматам Англиканской церкви, Однако несомненно, что, церкви диссентеров были признаны публично, и теперь двойные стандарты, ясно осознаваемые теми, кто их посещал, стали очевидными для всех. Кроме того, общий климат 1690-х и 1700-х годов провоцировал тревогу и даже истерию у части церковных служителей.