Между краем двора и этим ощетинившимся островком камер имелся зазор в два фута, и Вик направилась прямо в него. Но когда она приблизились к дороге, в этот зазор вышел какой-то человек, наставляя на нее свою камеру. Он держал ее на уровне пояса, глядя на монитор, который был откинут сбоку. Он не отрывался от своего маленького экрана, хотя тот должен был показывать ему опасные для жизни кадры: четыреста фунтов катящегося железа, управляемого сумасшедшей, направлялись вниз по склону прямо на него. Он не уберется — во всяком случае вовремя.

Вик надавила ногой на тормоз. Тот вздохнул и ничего не сделал.

Байк еще не в порядке.

Что-то хлопнуло по внутренней стороне ее левого бедра, и она посмотрела вниз и увидела свободно свисавший отрезок черной пластиковой трубки. Это была тяга заднего тормоза. Она ни к чему не была прикреплена.

Невозможно было миновать придурка с камерой, не съехав с дороги. Она прибавила «Триумфу» газу, перешла на вторую передачу, набирая скорость.

Невидимая рука, сотворенная из горячего воздуха, вдавилась ей в грудь. Она словно все быстрее въезжала в открытую духовку.

Ее переднее колесо подскочило на траву. За ним и весь мотоцикл. Оператор, казалось, услышал наконец «Триумф», сотрясающее землю рычание двигателя, и поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как она несется рядом, достаточно близко, чтобы дать ему пощечину. Он попятился так быстро, что потерял равновесие и начал опрокидываться.

Вик промчалась мимо. Ее воздушный поток закрутил его, как волчок, и он упал на дорогу, в падении беспомощно вскинув камеру. Та, издав дорогостоящий хруст, ударилась об асфальт.

Когда она съехала с лужайки на дорогу, задняя шина сорвала верхний слой травы, точь-в-точь как она очищала ладони от засохшего клея Элмера[141]в третьем классе, на уроках декоративно-прикладного искусства. «Триумф» накренился, и она чувствовала, что вот-вот уронит его и под его весом размозжит себе ногу.

Но ее правая рука помнила, что делать, и она дала байку еще больше газу, двигатель загрохотал, и мотоцикл выскочил из крена, как пробка, которую толкнули под воду и отпустили. Резина нащупала дорогу, и «Триумф» понесся прочь от камер, микрофонов, Табиты Хаттер, Лу, ее коттеджа и здравомыслия.

Дом Сна

Спать Уэйн не мог, а занять свой ум ему было нечем. Его тошнило, но желудок у него был пуст. Ему хотелось выбраться из машины, но он не видел никакого способа этого добиться.

У него была мысль вытащить один из деревянных ящиков и ударить им по окну в надежде его разбить. Но ящики, конечно, не открывались, когда он их потянул. Он сжал кулак и вложил весь свой вес в сильнейший размах, ударил в одно из окон со всей силой, что мог собрать. Волна дрожащей, жалящей боли ожгла ему костяшки пальцев и толкнулась в запястье.

Боль его не остановила; если что, она сделала его еще более отчаянным и безрассудным. Он откинул голову и въехал ею в стекло. Было такое чувство, будто кто-то приставил к его лбу трехдюймовый железнодорожный костыль и ударил по нему серебряным молотком Чарли Мэнкса. Уэйна отбросило в черноту. Это было так же страшно, как падение с длинного лестничного пролета, внезапное ошеломительное погружение в темноту.

Зрение вернулось к нему мгновенно. По крайней мере, ему казалось, что мгновенно — может быть, это случилось часом позже. Может быть, тремя часами. Как бы долго это ни тянулось, когда его зрение и мысли прояснились, он обнаружил, что ощущение спокойствия у него восстановлено. Голову ему наполняла реверберирующая пустота, словно несколько минут назад кто-то взял на фортепиано сокрушительно громкий аккорд, последние отголоски которого замирали только теперь.

Им овладела поразительная усталость — не вполне неприятная. Он не чувствовал ни малейшего желания двигаться, кричать, планировать, плакать, беспокоиться о том, что будет дальше. Он осторожно исследовал языком один из своих нижних передних зубов, который расшатался и имел привкус крови. Уэйн прикидывал, так ли сильно ударил он головой, чтобы едва не вытряхнуть этот зуб из десны. Небо покалывало от прикосновений языка, оно ощущалось шершавым, наждачным. Это не особо его озаботило, он это просто отметил.

Когда он наконец начал двигаться, то только протянул руку и поднял с пола свой елочный полумесяц. Тот был гладким, как зуб акулы, и его форма напоминала ему специальный ключ, которым пользовалась его мать, ремонтируя мотоцикл, ключ-толкатель. Это тоже своего рода ключ, подумал он. Его полумесяц был ключом к вратам Страны Рождества, и он ничего не мог поделать: эта мысль приводила его в восторг. Нет такой вещи, которая могла бы поспорить с восторгом. Это как увидеть красивую девушку с солнечным светом в волосах; как есть блины и пить горячий шоколад перед потрескивающим камином. Восторг — это одна из фундаментальных сил бытия, как гравитация.

По наружной стороне окна ползла огромная бронзовая бабочка, чье пушистое тельце было толщиной в палец Уэйна. Было что-то успокоительное в том, чтобы смотреть, как она карабкается по стеклу, изредка взмахивая крыльями. Если бы окно было открыто, хотя бы чуть-чуть, эта бабочка могла бы влететь к нему в задний отсек, и тогда у него появилось бы свое домашнее животное.

Уэйн поглаживал свой счастливый полумесяц, взад-вперед двигая по нему большим пальцем — простым, бездумным жестом, в основе которого была мастурбация. У его матери имелся байк, у мистера Мэнкса — его «Призрак», но вот у Уэйна была целая луна.

Он грезил наяву о том, что будет делать со своей новой ручной бабочкой. Ему понравилась мысль научить ее приземляться ему на палец, подобно обученному соколу. Он видел в уме, как она покоится на кончике его указательного пальца, медленно и мирно помахивая крыльями. Старая добрая бабочка. Уэйн назвал бы ее Санни.

В отдалении залаяла собака — звуковое сопровождение ленивого летнего дня. Уэйн вытянул шатающийся зуб из десны и положил его в карман шорт. Он вытер кровь о рубашку. Когда он снова стал потирать полумесяц, его пальцы размазали кровь по всей его поверхности.

Что, спрашивается, едят бабочки? Он был уверен, что они питаются пыльцой. Интересно, чему еще он мог бы ее научить: может, ему удастся научить ее пролетать через горящий обруч или ходить по миниатюрному канату? Он видел себя уличным артистом, в цилиндре, со смешными черными накладными усами: Цирк Необычайных Бабочек Капитана Брюса Кармоди! Ему воображалось, что игрушка-полумесяц, как знак генерала, прикреплена к его правому лацкану.

Он задавался вопросом, сможет ли он научить бабочку делать мертвые петли, как самолет в шоу каскадеров. Ему пришло в голову, что он может оторвать одно крыло, и тогда она наверняка будет летать петлями. Он представил себе, что крыло будет отрываться как кусок липкой бумаги: сначала небольшое сопротивление, а затем радующее слух негромкое чмоканье отсоединения.

Окно опустило себя на дюйм, мягко поскрипывая ручкой. Уэйн не поднимался. Бабочка достигла верхнего края стекла, один раз взмахнула крыльями и вплыла, чтобы приземлиться у него на колене.