Я был ему не чета, конечно. Глупо сравнивать молодого со старым. По сравнению с княжьим сыном я был никто.

Я был грязнее, беднее, скучнее, и я не имел такого интересного и прекрасного окружения.

Призна́юсь, то был невесёлый момент. Я сильнее прижался к тёплой бамбуковой крыше, проглотил комок в горле и решил, что эта девчонка, земная бескрылая Марья, при всех её достоинствах, к сожалению, мне не достанется.

А могла бы достаться. Если бы я захотел – добился бы её, что-нибудь придумал, соврал, наплёл, как говорят дикари, «с три короба», оставил у себя в берлоге, напоил бы. Но нет – привёз в город, к любимому.

Уступил её другому.

Красивому богатому мальчику.

Ничего, подумал я. Жизнь сегодня не закончилась. С девушкой мне повезёт в другой раз, а теперь следует подумать, как обернуть дело с Марьей для собственной пользы.

Перед дверями Храма главный жрец – я забыл его имя – велел жениху и невесте развернуться лицами к собравшимся, взял их руки и соединил.

Толпа запела гимн. Простые слова, мотив ещё проще: эту старую песню мы учили ещё в школе.

Припев я повторил вместе со всеми, но, конечно, вполголоса.

От тоски слёзы снова навернулись на глаза.

Когда я пробираюсь в город и вижу своих соплеменников – я всегда плачу, и слёз своих не стыжусь.

Сказать по чести, я вообще никогда не стыжусь своих поступков. А особенно не стыжусь преступления, которое якобы совершил.

Не стал смотреть дальше, не стал искушать судьбу – отделился от кровли и исчез во мраке.

Аккуратно обогнув город по низкой дуге, сел на краю привратной площадки: там, куда недавно доставил девку Марью.

Прежде чем меня заметили, выдернул из доспеха кусок кожаного шнура и привязал его к краю деревянной доски, последней в ряду; дальше опрокидывалась ледяная пустота. Концы шнура спутал тройным узлом. Проверив крепость затяжки, соскочил с настила и отдался пьянящему кровь свободному падению; мой путь лежал вниз. Домой.

Кожаный шнур с тремя узлами предложил сам Куланг.

Захочешь поговорить, сказал он, привяжи шнур на краю настила, строго на восход от центра ворот, и затяни три узла.

Такой мы с ним придумали тайный знак.

4.

Куланг прилетел на исходе ночи.

Многие годы мы встречались в одном и том же месте, незаметном с воздуха: в неглубокой пещере, спрятанной в голых скалах на северной окраине долины. Когда-то в укромной каменной нише обретался медведь, могущественный и красивый хищник, подлинный властитель здешнего животного мира; к сожалению, мне пришлось его изгнать. Точнее, зверь ушёл сам: животные не любят и сторонятся людей, а при появлении нас – птицечеловеков – и вовсе мгновенно обращаются в бегство.

Здесь было прохладно, но Куланг всё равно имел на лице недовольную гримасу, и когда мы обнялись – я почувствовал, что мой товарищ вспотел.

– Что, брат? – спросил я. – Душно?

– Ты знаешь, – ответил Куланг. – Я не люблю бывать внизу. Как ты прожил двадцать лет в такой сырой жаре?

– Привык, – ответил я. – На моём месте ты бы тоже привык.

– Сомневаюсь, – сказал Куланг. – Жару можно терпеть, и даже давление… Но насекомые… – Он потряс пальцами возле носа. – От их звона у меня болит голова… Это невыносимо. Я не понимаю, как ты держишься.

Мой школьный товарищ выглядел уставшим, под глазами залегла синева. С тех пор, как мы подсказывали друг другу на экзамене текст второй главы Завета, прошло тридцать лет. Я грустно подумал, что время не щадит никого.

Пряжкой-фибулой от церемониального плаща ему сильно натёрло шею под горлом.

Когда я служил в охране, мне тоже натирало шею. Церемониальные плащи с золотыми пряжками очень старые, самым древним – по тысяче лет; за этот срок люди моего народа сильно увеличились ростом и шириной плеч.

– Устал? – спросил я.

– Свадьба, – ответил Куланг. – Вся охрана двое суток на ногах.

– В какой ты сейчас должности?

– Второй помощник старшего.

– А кто первый?

– Стрепет.

– Стрепет – первый помощник?

– Да.

– Он же дурак.

– Такие быстро делают карьеру.

– Верно, – сказал я. – Но и тебе не о чем жалеть. Второй помощник – самая удобная должность. Почёта столько же, а ответственности меньше. Стрепет – слабак. Он никогда не будет Старшим. Ты – будешь. Неясыт уйдёт, и ты займёшь его место.

Куланг засмеялся, но как-то не слишком весело; я поймал себя на том, что отвык от этого негромкого, аккуратного сановного хохотка, заключающего в себе множество смыслов: его можно было истолковать и как согласие, и как возражение, и как проявление нейтральной позиции.

В небесной обители все мужчины и женщины старше двадцати лет приучались выражать своё мнение неявно и дипломатично. Город невелик, все друг друга знают; каждое слово, произнесённое в осуждение одного и в поддержку другого, могло стать причиной ссоры или даже скандала. Птицечеловеки всегда сдержанны в речах; больше помалкивают.

– Этот древний дурень, – сказал Куланг, – будет Старшим ещё много лет. Он очень крепкий. А слух у него такой, что он ловит каждый шёпот в каждом доме Внешнего Круга. И князь ему во всём верит.

– Так было всегда, – сказал я. – Они – друзья с детства. Расскажи, какие есть новости.

– Свадьба, – повторил Куланг. – Вот главная новость. Ты был там?

– Да, – сказал я. – Был. Половину видел, потом улетел.

– Тогда ты всё знаешь. Молодой Финист женился на дочери Неясыта. Два старика породнились. Партия Неясыта выиграла. Партия Сороки проиграла…

– Не надо про политику, – возразил я. – Расскажи, как люди живут.

– Нормально, – ответил Куланг. – Скучновато, конечно. Но жаловаться не буду. Молодёжь много путешествует. Жрецы хотят убедить князя поднять город на пятьдесят тысяч локтей, чтоб сделать расу ещё сильнее. Холодный подъём – это у них сейчас главная тема для споров. Ребята в охране играют в кости и пьют вино. Девчонки влюбляются… Дети озоруют… Всё как всегда.

Он обтёр пот со лба, шумно выдохнул и стал снимать с себя броню. Я с завистью смотрел на его тело. Мой одноклассник и товарищ, безусловно, был одним из лучших представителей нашей малой, но прекрасной расы.