— Я просто выполнял долг! — Дитрих уцепился за последний щит своей совести. — Мне приказали! А вот ты не разглядел ведьмы, попал под чары! Сейчас война, люди на севере гибнут, нас защищая, а ты, вместо того, чтобы Господу служить, взялся гулящей девке прислуживать!..

Грохот перевёрнутого стола, пиво на полу, и Готфрид, схвативший Дитриха за грудки. Ох, как хотелось впечатать его физиономией в стену! Разбить наглое бледное лицо, хорошенько отходить ногами по рёбрам!

Однако он сдержался. Выпустил ворот из побелевших кулаков, оттолкнул Дитриха и ушёл прочь.

Бывший друг, как это ни прискорбно, был прав. Во всём. Проклятая ведьма! — грохотало в сознании. Ярость Готфрида, столь редкая, но долгая, душила его. Не рассмотрел! Не поверил! Пошёл на поводу у греховных желаний! Нарушил клятву, хотя каждому было ясно, что Эрика — колдунья. Не исполнил долг. Предал веру и себя…

Он быстро шёл по темнеющим улицам и прохожие шарахались от него, крестясь, точно увидели дьявола.

Ублюдок Дитрих! Захотел выслужиться! Поманили властью, а он и готов друга предать. И правильно — ведьмам место на костре. А предатель пусть остаётся в инквизиции. Наплевать. Всё это уже так надоело, что хочется собрать свой невеликий скарб и уехать куда-нибудь в провинцию. В деревню. Подрабатывать каким-нибудь плотником или вышибалой в трактире и горя не знать. Хотя бы на время, чтобы забыть это всё. Ведь, как ни говори себе, что все кругом виноваты, а один ты несчастная жертва, дела так и остаются погаными. Если бы ещё верить, что виноват кто-то кроме тебя. Завтра заявлю Фёрнеру, что хочу уйти. Хотя бы на время. А вдруг он припомнит клятву его, Готфрида? И заставит казнить Эрику?… Кратц, наверное, давно прибыл, доложил о дезертире… Тогда лучше исчезнуть тихо… Сегодня же ночью завалиться к контрабандисту, запугать его и уплыть по Регницу куда глаза глядят.

Если бы ты знала, Эрика, как я любил тебя. На что готов был… И если бы я знал, что ты так же готова на всё ради меня…

«Готфрид Айзанханг, я даю вам важнейшее задание, — сказал тогда викарий, поглаживая свою бородку. — От него зависит очень многое. Ваша задача: выследить ковен и сообщить о его местонахождении. Для этого я выделяю вам лучших людей. Командовать вами будет лейтенант Кратц. Однако, если же вы хорошо справитесь, я с радостью назначу лейтенантом и вас.

И помните — всё это в интересах веры. Колдовство в наше время принимает поистине ужасающие масштабы. Ведовские секты там и тут, люди перестают почитать Господа. Для общего блага нужно найти еретиков и уничтожить, предав суду. Потому что из-за таких, как они и приближается гибель нашего мира — в этом уже нет никаких сомнений».

Готфрид вспоминал это. Вспоминал, как не хотел оставлять Эрику одну, пусть даже и под присмотром раненного Дитриха. И как всё-таки согласился. Потому что в «интересах веры», потому что «для всеобщего блага». Жаль, что это всеобщее благо обошло стороной его самого.

Но едва он закрыл дверь, как в неё постучали. Не глядя в окно, он снова её отворил и застыл в оцепенении, не зная, что предпринять. На пороге стояла старуха.

Это была та самая старуха, которую он видел возле дома Шмидтов. Та самая, которую ведьмы называли Матерью. Её зелёные, по-старчески мутные глаза впились в глаза Готфрида, седые космы обрамляли лицо, морщинистые руки сжимали клюку, на которую старуха опиралась.

— Здравствуй, Готфрид, — проскрипела она и вошла в дом. Он лишь посторонился.

Старуха опасливо смотрела ему в глаза, словно ожидая нападения. Она была похожа на дряхлую волчицу, вышедшую на охоту. Повернувшись к нему всем телом, она медленно прошла вглубь дома, уселась за стол, держа руку на клюке и не сводя с него глаз.

Готфрид совсем не был ей рад. Наоборот, он сам напрягся, ожидая непонятно чего. От старухи так и веяло опасностью. Он не рискнул поворачиваться к ней спиной. Прикрыл дверь и двинулся к столу. Шпага, висевшая на поясе, придавала уверенности и силы. Крест на клинке… поможет ли он против чародейства?

Готфрид сел напротив. Ведьма внимательно следила за ним, перебирая пальцами и складывая из них какие-то знаки — то ли волновалась, то ли колдовала. В глазах старухи явственно ощущалось сомнение, даже борьба. Будто бы она собиралась о чём-то сказать, но не решалась. Что-то мешало ей. Она испытующе глядела в лицо Готфриду, и он даже поёжился, таким пронзительным был этот взгляд. Как будто она читала сейчас его мысли.

Он молчал и тоже смотрел на неё. Внешне казалось, что Готфрид ожидает, когда она заговорит, но на самом деле он думал, как можно связать старуху, так чтобы она осталась в живых и не успела повредить ему? Если он приведёт её в Труденхаус, ему сразу простят любые дезертирства, любые ошибки прошлого. Сама Мать, верховная жрица ведовского ковена в гостях у викария! Может быть его даже повысят или дадут награду…

— Сегодня я обнаружила в нашем старом доме записку. В ней говорилось, что Эрика теперь в Труденхаусе, и что я должна прибыть туда, иначе её казнят. Ты должен спасти её, — вдруг проскрипела она.

Чего угодно ожидал Готфрид, но только не этого. Он сохранил внешнее спокойствие и ответил:

— Не намерен.

— Ты должен, — повторила старуха, повысив голос. — Она меньше других виновата во всём этом. Я вижу, что она нужна тебе. Нашей общине приходит конец, не знаю, сколько я ещё смогу скрываться. Но вы с Эрикой можете бежать, скрыться…

— А не вы ли, фрау, преследовали её? Не вы ли выкрали её тогда? — неожиданно для самого себя взъярился он. Эта ведьма, испортившая им с Эрикой жизнь, смеет врываться в дом и требовать — не просить, а именно требовать, чтобы Готфрид теперь её вызволял. Да с какой стати? Да плевать на Эрику. А за поимку этой старой карги Готфрида точно повысят. — Нет! — твёрдо ответил он — взыграла гордость. — С какой стати вы вваливаетесь в мой дом и чего-то требуете? Почему нельзя было оставить нас в покое? Чем она так провинилась перед тобой, старуха, что ты испортила ей жизнь?

Хотелось взять её, заломить руки и увести, отдать палачам в пыточную, но кое-что останавливало. Непонятно, что старая ведьма имела в запасе, какое колдовство, какую подлость. Поэтому он медлил.

— Да потому что она должна была наследовать ковен, возглавить наших братьев, нашу веру!

— Но она не хотела этого, иначе бы не осталась со мной!

— Меня не волнует, хотела она или нет, дело совсем не в её капризах, а в людях. Она должна была…

— Судя по твоим словам, тебе все должны, ведьма. А вот ты, судя по всему, не должна никому, всеми пользуешься и крутишь как хочешь…

А старуха точно имела в запасе волшебные слова. И не преминула сказать их:

— Она ведь так любила тебя, Готфрид!

Он вдруг с ужасом осознал, что вся злоба, вся та ярость, что давала силу жить, вдруг утихает, гаснет, как пламя. Щенок! — сказал он себе. — Сказали «любит» и всё, уже готов валяться брюхом кверху?!

— Так любила, что ничего не сказала мне ни о ковене, ни о своём женихе? — прорычал он, пытаясь вернуть уходящую злобу.