Дружески улыбаясь Кадыр-бею, Ушаков чуть подчеркнул последние слова.

Кадыр-бей кивнул, все так же умильно глядя на Ушакова.

– Побежденный враг – все равно враг, – сказал Махмуд-эфенди, прибавив, что пленных можно отправить в Турцию.

Лысый комиссар побледнел.

– Мы не, можем подписать такого условия, – сказал он, ломая перо. – Мы тогда будем защищаться до последнего человека.

Для Махмуда-эфенди эти слова комиссара были райским бальзамом на рану, которую нанесло советнику известие о сдаче Корфу. Он угадал за ними скрытый ужас француза перед турками и наслаждался этим, зная, что уступить все равно придется, что русский адмирал настоит на своем, а Кадыр-бей не посмеет протестовать.

– Те, кто загребает жар чужими руками, способны на любое злодейство, – пробормотал старший комиссар.

«Пусть русский адмирал тешит себя добротой. Он, несомненно, ошибается в одном: государи не будут ему благодарны», – усмехаясь про себя, размышлял Махмуд-эфенди. И, придя к такому выводу, перестал возражать.

– Мы не ищем ни мести, ни утеснения тем, кто хочет мирного разрешения дела, – успокоил парламентеров Ушаков. – Когда умолкают пушки, разумное человеколюбие вступает в свои права. – Помолчав немного, он добавил: – Мы не глухи к вашим просьбам о снисхождении. Вы можете усмотреть это из условий, кои составлены нами… прочтите их, Метакса.

Метакса огласил условия сдачи:

– «Первое. Крепость с артиллерией, амуничными запасами, провиантом, материалами, со всеми казенными вещами, состоявшими в арсенале и магазинах и принадлежащими крепости или гарнизону, в том числе корабль «Леандр», корвет «Ля Брюн» и другие суда республики французской, сдать в целости и по описи назначенным на сей предмет комиссаром союзных эскадр.

Второе. Гарнизон французский через день после подписания капитуляции при военных почестях выйдет из всех крепостей и ворот, кои ныне занимают, и, будучи поставлен в строй, положит ружья и знамена свои, исключая высших чинов, которые останутся при шпагах.

Третье. Весь французский гарнизон с собственным его экипажем перевезен будет в Тулон на судах, нанятых на счет союзных держав, и отправлен в путь под прикрытием военных судов.

Четвертое. Дивизионному генералу Шабо со всем его штабом и разными чиновниками позволено будет тоже отправиться в Тулон или Анкону на счет союзных держав.

Пятое. Генералитет и весь французский гарнизон обязываются честным словом в течение восемнадцати месяцев не носить оружия против высокодоговаривающихся держав и их союзников.

Шестое. Французы, попавшие в плен во время осады Корфу, на тех же условиях и правах отправлены будут вместе с французским гарнизоном в Тулон, также на честное слово, впредь до учинения размена. Больных, остающихся здесь из французского гарнизона, кои не могут за ними следовать, пользовать наравне с русскими, а по излечении отправить в Тулон».

Французские комиссары встали. Старший из них с горячностью воскликнул:

– Господин адмирал Ушаков, мы горячо благодарим вас от имени тех, кого вы щадите этими условиями. От себя лично я заверяю вас, что не восемнадцать месяцев, а всю жизнь мою не подниму оружия против русских!

В полдень французский гарнизон, выйдя из обеих крепостей, сложил оружие и знамена перед фронтом русских и турецких войск.

В городе Корфу, как и на острове Занте, Ушакова ожидали тысячные толпы народа с андреевскими флагами в руках. Опять повсюду раздавалось русское «ура», пестрели ковры и шелковые ткани. Так же, как на Занте, люди обнимали русских офицеров и солдат, называли себя подданными России.

Трофеи и ключи крепости были привезены на флагманский корабль после салюта. Одновременно прибыли пленные французские генералы Шабо, Дюбуа и Пиврон. Ушаков принял их у себя в каюте.

Главный комиссар Дюбуа вошел первым. Он держался непринужденно, как бы желая показать, что ему понятны превратности войны и что он знает многое, чего не знают другие. Генерал Шабо сохранял спокойствие солдата, много видавшего на своем веку и привыкшего твердо переносить неудачи. Только генерал Пиврон, видевший, как турки из десантных отрядов саблями сносили головы его обезоруженным солдатам, совсем упал духом.

– Господин адмирал, – обратился к Ушакову Дюбуа, – позвольте принести вам нашу сердечную благодарность за спасение жизни стольких французов. Франция никогда не забудет вашего великодушия.

– А еще более мы, господин адмирал, – промолвил Шабо.

– Я рад видеть вас в добром здравии, государи мои, – ответил Ушаков и указал на кресла.

Дюбуа сел и расстегнул ворот мундира. Потом достал табакерку, повертел ее и, пристально взглянув на Ушакова, сказал:

– Вы блестяще произвели штурм! Мы не ждали ничего подобного. Еще никто не брал крепостей с моря, и вы – первый из адмиралов, который опрокинул этот закон.

– Ваша атака острова Видо столь неожиданна, – присоединился к разговору Шабо, – что я сначала не понял ее. Я просто не мог помыслить, как с одними кораблями можно приступить к мощным батареям Корфу и Видо. Вот суровый урок для нас, господин адмирал.

Постучав пальцем по табакерке, Дюбуа сказал не без лести:

– Едва ли такая смелость была проявлена где бы то ни было. Я по крайней мере не помню такого случая.

– Смелость – обыкновенное качество всякого солдата, – заметил Ушаков. – И мне кажется, что в ней нет ничего исключительного.

– Храбрость полководца отлична от храбрости солдата! – уверенно заявил Шабо. – Но я согласен с вами, что она обыкновенна и в солдате и в генерале, поскольку жизнь их всегда в опасности.

– Терпением, храбростью и смелостью обладают все солдаты, но великодушие отличает русских! – воскликнул Дюбуа. – Нас более всего поразило ваше великодушие и человеколюбие ваших солдат. Сотни французов обязаны им своей жизнью, исторгнутой из рук лютых мусульман.

Губы генерала Шабо дрогнули. Он встал и с чувством проговорил:

– Да, сотни французов, возвратившись в отечество, почтут своим долгом всегда и при всяком случае воздавать свою благодарность русским солдатам. Поверьте, господин адмирал, что это не пустые слова, поверьте!..

Тут генерал Пиврон вдруг начал усиленно сморкаться в клетчатый платок.

– Господин адмирал… – пробормотал он. – Я и моя Мари… Вы понимаете?.. Мы оба…

– Успокойтесь, генерал, мы не малые ребята, – холодно сказал Ушаков. – Мне думается, что весьма многие французы сохранили бы свою жизнь, если бы уважение к русским проснулось у них раньше. Не так ли, господа?

Шабо и Дюбуа молча наклонили головы.

За кратким праздником победы наступили будни.

Это случилось так скоро, что адмирал не успел ни обдумать, ни почувствовать, как должно, своего успеха. Тысячи забот обступили его. Вопрос с продовольствием к весне стал еще острее, чем зимой. Корабли, так долго находившиеся в море, расшатались и требовали ремонта. Материалов не хватало, денег опять не было.