Первое полотно было готово. Юный охотник в меховых одеждах позирует со своей собакой на фоне ателье художника. Картина получилась поистине мастерской. Стиль и техника абсолютно, стопроцентно неотличимы от эренштралевской… и все же Виктор чувствовал – что-то не так. Размышляя, что именно «не так», что внушает ему сомнения, он положил еще один слой лака… и наконец понял – его работа была слишком совершенной, на полотне не было ни единой естественной ошибки, без которых не обходится практически ни один подлинник. Виктор понял, что ему необходимо преодолеть свое нежелание халтурить, потому что именно ошибки и небрежности отличают подлинник от слишком тщательной копии. Он взял кисточку чуть больше, чем требовала деталь, и, чувствуя отвращение к себе, неохотно положил неточный блик на глаз собаки. Обнаружив, что к холсту прилип волосок кисти, он оставил его на месте. Оставалось только состарить полотно.

Через две недели все было готово. Георг, придя в мастерскую, не поверил своим глазам. Новые работы, стоящие на мольбертах, были совершенно неотличимы от окружающих их подлинников семнадцатого века. Они даже пахнут, как старые картины, изумился он, они выглядят даже старше, чем настоящие.

– Как тебе удалось… – Он не закончил вопроса – у него перехватило дыхание.

– Кое-какие знания о связующих… Надо знать, какие масла использовал тот или иной мастер – холодного отжима, горячего отжима, отбеленные, очищенные, кипяченые, сгущенные… Любой более или менее талантливый идиот может скопировать мотив, а вот правильный свет найти трудно…

На одной из работ, почти миниатюре, была изображена мартышка с каким-то врожденным уродством – у Эренштраля определенно была слабость к тератологии[165]. Другая – вариант портрета охотника, того самого, с которого он начал, но в большем формате и с более темным задним планом. В этой работе ясно читалось влияние учителя Эренштраля Пьетро да Кортона. Третье полотно, среднего размера, с искусно вплетенными аллегорическими мотивами, изображало чернокожего всадника на белом коне.

– Он похож на рядового Джесси Вильсона… – Георг от удивления прикусил губу, – какое странное совпадение.

– Если посмотришь внимательней, он похож на Морица. Хороший портрет без модели написать невозможно. Знаешь, мне кажется, ты неравнодушен к каким-то чертам в человеке, а цвет кожи значения не имеет.

Георг осторожно дотронулся до портрета и тут же отдернул руку, словно испугался повредить бесценное произведение искусства.

– Я написал его на старом дереве, – задумчиво сказал Виктор. – Загрунтовал трубочной глиной и казеином. Связующее вещество – желток с древесным соком инжира. Глянцевые краски – насыщенные воском клей и щелочь… Первый грунт темно-зеленый, а телесный цвет получился из смеси свинцовых белил и охры. Посмотри, самые глубокие тени лежат по краям, поэтому грунт просвечивает и создается впечатление трехмерности. Брови, зрачки, морщинки – caput mortuum[166], причем только в поверхностном слое. Одежда написана раньше тела, ради глубины. Особенно я доволен восковкой. Кожа на углах настоящая, семнадцатого века, гвозди тоже. Беда только в том, что эту картину за Эренштраля не продашь.

– Почему?

Вид у Виктора был, как у нашкодившего школьника.

– Я чересчур увлекся работой, если можно так сказать. Вдруг сообразил, что ушел далековато от Эренштраля…

– Кто же мог бы это написать?

– Со всей скромностью… обрати внимание на шкалу серого, на светотень… может быть, Караваджо? Я уже думал об этом – нет, это не Караваджо, это я сам.

Вскоре произошло событие, немало повлиявшее на их будущее. Некий доктор Рюландер из Государственной антикварной комиссии попросил Виктора к нему зайти. По телефону он предупредил, что дело весьма и весьма необычное и разговор возможен только с глазу на глаз.

Виктор, не откладывая, взял такси и поехал в контору Рюландера в Васастане. Он догадывался, о чем пойдет речь. Фамилия Рюландера была ему известна – тот возглавлял группу экспертов, получивших задание разработать новые методы выявления фальшивок.

– Хочу, чтобы вы посмотрели на картину, приписываемую Рубенсу, – сказал Рюландер, пока они, стоя на улице, ждали его персональную машину с личным шофером. – Некий зарубежный эксперт утверждает, что это подделка, но я не так уверен. Полотно находится в государственном владении с восемнадцатого века, и никто никогда никаких сомнений не высказывал.

Они поехали куда-то на запад – как догадался Виктор, адрес был засекречен.

– Вы оказались правы, Кунцельманн, насчет подделки Пило в Копенгагене. И Хольмстрём рассказывал мне историю с Менцелем – как вы отсоветовали ему покупать картину. Надеюсь, ваш критический взгляд поможет нам и в этом случае.

Водитель свернул в какую-то промышленную зону в северном пригороде Стокгольма. В двух подземных этажах хранились самые драгоценные национальные сокровища.

– Речь идет о небольшой работе, – сказал Рюландер, пока они шли по асфальтированному двору. – Было бы интересно услышать еще одно мнение, прежде чем мы приступим к химическому анализу.

Он показал пропуск, и они спустились на лифте в подвальное помещение. Картины хранились в пожаробезопасных подземных запасниках, специально выстроенных для тех произведений искусства, которые по каким-то причинам не выставлены в музеях. Отличный случай узнать, как работает Рюландер и его компания, подумал Виктор.

В хранилище, где была к тому же хорошо оборудованная мастерская, их уже ожидала группа экспертов. Ему показали Рубенса, чья подлинность была под вопросом – довольно банальный натюрморт, хотя возраст никаких сомнений не вызывал.

– Какие пробы уже сделаны? – спросил Рюландер.

– Пока ничего особенного, – сказал один из реставраторов. – Рентген подмалевка… Как будто все в порядке.

– А пробы на возраст?

– Нам не хочется трогать краску на работе, которую мы считаем подлинной.

Здесь же присутствовал и независимый эксперт из Голландии, облаченный в лабораторный халат. Он по-немецки изложил свои соображения. У голландца вызывал сомнения стиль, использование пергаментного клея и промежуточного лака.

– Это мне ни о чем не говорит, – сказал Рюландер.

– А должно бы, – возразил голландец, – потому что здесь поверхностный слой – сандарак[167], а Рубенс его избегал.

– А рама из какого дерева?

– Красное дерево. Это еще одна проблема. Рубенс использовал обычно розовый бук или дуб. Он не особенно доверял колониальным породам.