– Ты ошибаешься, – проговорила Лиза-Мария, – я отдаю тебя туда не ради тебя самой! Да, ты забудешь нас и, если будет надо, саму себя, будешь выполнять все, чтобы стать настоящей дамой. Можешь даже прилюдно проклясть всех нас. Но!

Она подняла палец вверх, и я взглянула на него, как на знак судьбы:

– Но потом ты вытащишь всех нас отсюда. Мы потерпим. Мы дождемся. Мы что-нибудь придумаем, чтобы не умереть.

Глаза ее блестели. И я наконец поняла, что на меня возлагается великая миссия.

И я поклялась, что выполню ее.

А теперь знаю, КАК именно!

Ведь тогда, когда меня, еле державшуюся на дрожащих ногах, отвели в мое первое самостоятельное жилище – в большую комнату с десятью безупречно застеленными кроватями и ароматом цветов, я почти сразу забылась в счастливом розовом сне.

Первый год помнить своих было легче, я все-таки скучала по братьям и сестре, а постоянное чувство голода, которое достаточно скоро исчезло из желудка, никогда не исчезало из памяти.

Все ОНИ, те, с кем я делила годы учебы, не знали разницы между голодом и сытостью, не могли знать, и поэтому среди НИХ я была другой. Не должна была забывать, что я – Леонора. И что где-то там, под наслоением наших навыков, у меня, как четыре иголки, сидят Петр, Сергей, Анастасия и Лиза-Мария.

У НИХ такого багажа и быть не могло. Все они были безродными!

А я не должна забывать, что Петр и Сергей, которых я обязана не узнать при будущей встрече (да и вряд ли на самом деле узнаю!), должны стать водителем и садовником в моих угодьях, Анастасия – горничной в замке, а Лизе-Марии достанется какая-нибудь роль с минимальной нагрузкой. Какая – я еще не знала. Но если моим мужем станет шейх, я возьму ее ухаживать за аквариумными рыбками…

– Если этого не случится, – предупреждала меня напоследок Лиза-Мария, – если все мои ожидания и хлопоты сойдут на нет из-за твоей гордыни, мы все проклянем тебя! И ты никогда не сможешь спать спокойно. Мы встанем к тебе из могил!

Я бы этого не хотела…

Но смогу ли я выполнить такое задание? Достаточно ли у меня красоты и ума? Обратит ли не меня внимание самый богатый из первых гостей нашего первого бала? И что будет дальше? Что будет дальше, когда я уеду отсюда в белой карете?

Хватит ли мне знаний, которые я приобрела здесь?

Мне нужно было знать об этом больше, чем другим.

Мне нужно было быть идеальнее, чем другие.

И не привлекать к себе слишком много внимания.

Уже год, как меня трясет от одной мысли, что скоро, совсем скоро мы окажемся в Бальном зале! И если другие говорят об этом с большой долей романтики и приятных ожиданий, то меня все больше охватывает страх. Мне нужен самый богатый, самый лучший. Тот, кто по моей просьбе возьмет на службу водителя и садовника, горничную и кормилицу рыбок…

Но я боюсь.

Боюсь, что он подойдет не ко мне.

Озу, Рив, Ита и Мия меня не волнуют. Я знаю, что я лучше их, несмотря на то что они красавицы из красавиц. Здесь все красивые. Других просто НЕ БЕРУТ! Но эти девушки, на которых я всегда смотрела как на конкуренток, меня не беспокоят – они слишком запрограммированы. Они могут принадлежать кому угодно, ведь эти «кто угодно» все равно люди непростые. А вот что касается «шейха», то есть самого богатого и самого лучшего, тут меня запросто может обойти только одна – Пат.

Пат, по-моему, не просто красива.

Она даже и не красива по тем параметрам, которые мы измеряли линейкой на своих лицах: столько-то сантиметров расстояния между глазами, столько-то – ото лба до подбородка по шкале итальянских художников времен Ренессанса или по пропорциям греческих богинь.

У нее ни один параметр не совпадает с эталоном! Поэтому она все время старается ходить со склоненным лицом, стыдясь своего несовершенства. Но только я вижу, что это несовершенство – ее главный козырь. Она, эта Пат, вся умеет светиться! И, как будто стесняясь этого, всегда зажимается, изображает из себя худшую!

Но это мне на руку. Ведь если с таким склоненным лицом она будет стоять на балу, то я буду спокойна. А если нет?

Поскольку в последнее время она ведет себя странно. И глаза у нее из-за этой неизвестной болезни все время сияют, прямо больно смотреть.

Хотя об этом и речь: Пат, со своими неправильными параметрами, всегда чем-то отличалась от других. Полезть на крышу Бального зала – ее инициатива. Никто бы до этого не додумался!

Я наблюдаю за ней давно. И знаю, что она тоже наблюдает за мной. Знаю, нас объединяло и то, что мы обе наблюдали за Тур, когда та еще училась вместе с нами.

А может быть, все иначе: глядя на Тур, когда наши взгляды – восхищенные, полные любви и восторга – скрещивались на ее лице, мы и начали наблюдать друг за другом, объединенные общим увлечением. Тогда я поняла: Пат тоже скрывает запрещенные эмоции.

Мои наблюдения имели немного иную природу, чем у Пат: я училась быть лучше Тур, лучше Пат, лучше всех остальных. Слава богу, что Тур была старше, а это означало, что мы с ней не конкурентки.

Теперь, когда Тур нет и доподлинно неизвестно, что с ней, я всем естеством чувствую, что Пат – единственная, кто может со мной посоревноваться в «бальных гонках». Хотя она этого не понимает.

Она же считает себя некрасивой!

Она сама как-то сказала, глядя в зеркало, что у нее слишком длинный нос, слишком большие губы, слишком высокие скулы, слишком выпуклые глаза, слишком высокий лоб и… смешные уши.

Я не стала спорить.

Сочувственно кивнула в ответ.

И подумала, что она права: все в ней «слишком». Но, глупая, глупая, пускай она этого никогда не поймет!

…Госпожа Воспитательница говорит, что я должна первой навестить ее в лазарете – такой порядок: ухаживать за больными соученицами, чтобы они никогда не оставались одни. Я как раз принимала солнечные ванны.

Естественный загар мне к лицу, хотя здесь считают, что мы должны быть бледными. Но я с этим не согласна! Я хочу быть яркой, отличаться от других на Летнем балу, который должен состояться совсем скоро.

Но ничего не поделаешь, приходится одеваться и идти в лазарет, идти к Пат.

Я тихо захожу в палату и вижу, что она лежит как мертвая: даже руки скрещены на груди. Волосы спутаны и взлохмачены, разбросаны по подушке. Простынь натянута до самого подбородка. Бледная, под глазами – синяки. Не шелохнется.

Мне даже показалось, что она умерла. Но я не тороплюсь бежать с этим известием к госпоже Воспитательнице.

Я осторожно сажусь на край стула, как будто ничего не случилось, открываю книгу и поверх нее время от времени поглядываю на бездыханное тело.

Сколько это длится, я не знаю.

Страх проходит.