И он засмеялся. И все мы тоже засмеялись, страшно возбужденные и довольные. Кое-кому из нас довелось пережить во время войны немало моментов, вызывающих, мягко говоря, удивление. Просто когда ты считаешь, что дела обстоят определенным образом, а они вдруг оборачивались совсем по-другому и оставались таковыми навсегда. И это был как раз один из подобных моментов, и мы были удивлены, потрясены этим, теперь уже необратимым открытием, ну, и конечно, бурно радовались и веселились. Словно все мы только что выиграли в лотерею и вот теперь решили дружно отпраздновать это событие. А семинарист, польщенный всеобщим вниманием, добавил:

— Такую, как эта Мэрилин Монро, не забудешь.

На следующее занятие многие из нас пришли пораньше. И принесли с собой газеты и журналы — «Скрин уорлд», «Модерн скрин», «Фотолайф» — все со снимками «Самой многообещающей из старлеток 1951». В очередном номере «Голливуд рипортер» была напечатана фотография с подписью: «Мэрилин Монро на премьере нового фильма в сопровождении молодого красавца актера Джонни Сэндса». Кое-кто раздобыл даже выпуски «Шика», «Сэра!» и «Соглядатая». В осеннем выпуске «Лука» была опубликована большая статья под заголовком «Мисс Белокурая Сенсация: МЭРИЛИН МОНРО».

И мы, возбужденные и расшалившиеся, как дети, передавали из рук в руки эти газеты и журналы, как вдруг отворилась дверь и вошла Глэдис Пириг в дождевике цвета хаки и шляпе. Этакая скромница, мышка, на которую второй раз и не взглянешь. И тут же увидела нас и все эти журналы и, должно быть, сразу все поняла. По нашим глазам! Мы-то собирались сохранить все в тайне, но так уж получилось. Точно горящую спичку к высохшей траве поднесли. И тогда один из самых бойких парней подошел к ней и сказал:

— Привет. Так тебя зовут вовсе не Глэдис Пириг, верно? Ты — Мэрилин Монро, да?

И еще этот грубиян чуть ли не к носу ткнул ей номер «Шика», на обложке которого красовался ее снимок в прозрачной красной комбинации и в красных же туфлях на высоченных каблуках. И волосы у нее были встрепаны и как будто развевались по ветру, а сверкающие алой помадой губы сложены как для поцелуя.

«Глэдис» посмотрела на него так, словно он влепил ей пощечину. А потом поспешно пролепетала:

— Н-нет. Это вовсе не я. Я имею в виду… я в-вовсе не она. Нет!

И по лицу сразу стало видно, что она просто в панике, в ужасе. Перед нами стояла не голливудская актриса, а насмерть перепуганная маленькая девушка. Она наверняка бы выбежала из класса, если б кто-то из наших не преградил ей дорогу — не нарочно, конечно, просто так уж получилось. Да и потом в дверь в этот момент входили другие. Те самые преподавательницы из колледжа, до которых уже докатился слух. И проф. Дитрих появился минут на пять раньше. А тот нахальный парень все не унимался:

— Знаешь, Мэрилин, ты просто потрясающая девушка! Дашь мне автограф?

И он ничуть не шутил. Протягивал ей тетрадку с записями о поэтах эпохи Возрождения, чтобы она на ней расписалась. А еще один парень, из ветеранов, сказал:

— Я тоже считаю, что ты просто блеск! И не позволяй этим придуркам и задницам нервировать себя!

Тут какой-то еще один парень пропищал, имитируя Анджелу из «Асфальтовых джунглей»:

— Дядя Леон, я заказала тебе на завтрак соленую селедку. Я знаю, как ты ее любишь.

При этих словах даже сама Мэрилин не выдержала и рассмеялась — тоненьким, писклявым смешком. И сказала:

— Что ж… Можно считать, вы меня раскусили.

В этот момент как раз подоспел проф. Дитрих, тоже возбужденный, с раскрасневшимся лицом. И сегодня на нем красовался вполне приличный темно-синий пиджак, и все пуговицы были на месте, и брюки тщательно отглажены, и наряд довершал яркий клетчатый галстук. И он, несколько нерешительно, начал:

— Э-э, Глэдис, то есть мисс Пириг… я слышал… я так понимаю, среди нас кинозвезда. Примите мои поздравления, мисс Монро!

Девушка улыбнулась, вернее, попыталась выдавить улыбку и пробормотала:

— Б-благодарю вас, профессор Дитрих.

Он сказал ей, что видел «Асфальтовые джунгли», что фильм показался ему «непривычно глубоким для Голливуда» и что ее игра была просто «великолепна». И мы сразу увидели, какую неловкость испытывает она от этих его слов. От сверкающего, устремленного на нее взгляда преподавателя, от его широкой заискивающей улыбки. «Глэдис Пириг» вовсе не собиралась занимать свое место в классе, ей хотелось только одного — бежать.

Словно земля дрожала у нее под ногами. Словно она опасалась, что вот-вот начнется что-то страшное, землетрясение, к примеру, и хотела убедить себя, что все в порядке. Но ведь мы находились в южной Калифорнии, тут всего можно ожидать.

Она пятилась к двери, а все мы столпились вокруг нее, старались перекричать друг друга, чтобы обратить на себя ее внимание, боролись за это ее внимание. Все — даже строгие дамы-преподавательницы. И тут тетрадка с записями по поэзии Ренессанса — то была такая толстая пухлая тетрадь — выскользнула у нее из рук и упала на пол. И кто-то из нас поднял ее и протянул ей, но протянул так, чтобы она подошла, не убегала. И тогда она с мольбой в голосе пробормотала:

— Оставьте меня в п-покое, пожалуйста. Я в-вовсе не та, кто вам н-нужен.

И все это отражалось у нее на лице! Ее прекрасное лицо выражало такую боль, мольбу, ужас, чисто женскую беспомощность и покорность. Точно такое же выражение мы увидели на нем два года спустя, в кульминационной сцене из «Ниагары», где она играла женщину по имени Роза, которую собирался задушить обезумевший от ревности муж. Но тем дождливым вечером, в ноябре 1951-го, мы были первыми, кто увидел это безумное выражение на ее лице, когда «Глэдис Пириг» пыталась убежать от нас. Даже готова была оставить нам свою тетрадь, лишь бы бежать отсюда, а все мы глазели на нее, разинув рты, и проф. Дитрих с отчаянием в голосе воскликнул:

— Мисс Монро, пожалуйста, не надо! Мы больше не будем, мы обещаем!

Но нет. Она ушла. Несколько человек бросились следом за ней к лестнице. Она вздрогнула и стрелой помчалась вниз по ступенькам. Летела, как какой-нибудь мальчишка или насмерть перепуганный зверь, и даже не обернулась.

— Мэрилин! — кричали мы ей вслед. — Мэрилин, не надо!

Вернись!

Но она не вернулась. Никогда.

Что означает это наваждение? Сколько оно еще продлится? Кто меня околдовал?

Нет, не Темный Принц, не даже тайный ее любовник В., который просто умолял выйти за него замуж. То был гном по имени Румпельштильсхен.

И никаких реплик, никаких подсказок. Она даже смеяться не осмеливалась. Лишь слабо возражала тихим тающим голосом:

— О, но ведь вы это не всерьез, правда, мистер Шинн?

На что тот улыбнулся — по замечанию одного голливудского острослова, улыбка у И. Э. Шинна была точь-в-точь как у Щелкунчика, если б тот умел улыбаться, — и заметил: