Еще один ее очаг, заметно отличающийся от дальневосточных, был в казахских степях. Там властвовал Б. В. Анненков, тоже самозваный — его претензии на атаманство основывались на том, что он выкрал у большевиков святыню сибирских казаков — "знамя Ермака", — под которым и начал собирать народ на борьбу с красными. В степях издавна проявлялась межнациональная вражда. Как уже отмечалось, крестьяне-переселенцы периодически резали киргизов (казахов), чтобы завладеть их землями, а киргизы отвечали им тем же. После революции богатое крестьянство примкнуло к большевикам и принялось резать нищих киргизов под маркой советской власти. И Анненков явился к ним как избавитель. «Красноту» и партизанщину он подавлял с величайшей жестокостью. При восстании в Славгороде уложил там тысячи полторы. Крестьяне трепетали при одном его имени. Зато киргизы молились на него, нарадоваться не могли. Привыкшие, что все и всегда их обирают, они в кои веки получили в его лице сильного защитника.

Он жил по-солдатски просто, был суровым, а жестоким не только по отношению к противнику. Свои войска тоже держал в ежовых рукавицах. За все местному населению четко платили. Кара за грабеж, мародерство, неисполнение приказа у Анненкова была одна — смерть. Состав его войск был весьма разношерстным — и казачьи части, и русские, и казахские, даже «интернациональные» сотни из сербов, венгров, китайцев. Но атаман поставил дело так, что эта разнородность гарантировала беспрекословное повиновение ему. В случае чего одна национальность без колебаний подавила бы другую. Дисциплина была железная. Анненков даже просил присылать ему на «перевоспитание» разложившиеся части.

Можно заметить интересную закономерность. Атаманщина пустила корни и прижилась там, где этому соответствовал моральный уровень населения. Дальний Восток, глухие углы Сибири, Казахстан в начале века очень сильно отличались от европейской России. Здесь и в мирное время была обыденной жестокость, гораздо ниже ценилась человеческая жизнь. Сибирский мужик без раздумий убивал беглого каторжника, потому что каторжник мог убить его. Темные забайкальские казаки прославились жестокостью в 1900 году во время похода в Китай. В тайге действовали банды хунхузов — и китайских, и русских. Не переводился такой «промысел», как охота на золотоискателей, собирателей женьшеня, контрабандистов-спиртоносов. В Казахстане обыденностью была межнациональная резня. В европейской России драконовские меры Анненкова смогли бы прижиться только у красных, а самостийный атаман, вроде Семенова, был бы раздавлен той или другой стороной. Но на дальних окраинах они пришлись к месту… Белому Движению атаманщина принесла гораздо больше вреда, чем пользы. Как писал тот же ген. Будберг:

"Мы, неизвестно только почему, считаемся на положении черных реакционеров. Очевидно, вся грязь Читы, Хабаровска и атаманщины легла на очень дряблый бессистемный, болтающийся, но отнюдь не реакционный Омск".

Видный ученый и флотоводец, патриот и честный человек… К сожалению, на посту Верховного правителя Колчаку могли пригодиться лишь два последних качества. А к ним так недоставало других! Он не был полководцем, плохо разбирался в сухопутной стратегии (традиционно для русских моряков). Не был администратором. Не был политиком (традиционно для всех русских военных). Не был «вождем», способным «зажигать» массы. Каким же он предстает перед нами в последний год своей жизни? Генерал А. П. Будберг, далеко не из лизоблюдов наоборот, желчный и склонный к критике человек, называл его "вспыльчивым идеалистом, полярным мечтателем и жизненным младенцем". Он писал:

"Несомненно, очень нервный, порывистый, но искренний человек, острые и неглупые глаза, в губах что-то горькое и странное, важности никакой, напротив, озабоченность, подавленность ответственностью и иногда бурный протест против происходящего". "Характер и душа адмирала настолько налицо, что достаточно какой-нибудь недели общения с ним для того, чтобы знать его наизусть. Это большой и больной ребенок, чистый идеалист, убежденный раб долга и служения идее и России…"

Но убеждений и честности оказывалось далеко не достаточно для служения России в новом качестве. Отсюда рождалась неуверенность, постоянные колебания. Современники вспоминают, что Колчака было очень легко убедить в каком-нибудь решении, стоило лишь доказать его пользу для России. Но не было никаких гарантий, что решение тут же не будет изменено под влиянием другого доклада, доказывающего пользу России в обратных действиях.

"Жалко смотреть на несчастного адмирала, помыкаемого разными советниками и докладчиками; он жадно ищет лучшего решения, но своего у него нет, и он болтается по воле тех, кто сумел приобрести его доверие". "Попав на высший пост, адмирал со свойственной ему подвижнической добросовестностью пытался получить не приобретенные раньше знания, но попал на очень скверных и недобросовестных учителей, дававших ему то, что нужно было для наставления адмирала в желательном для них духе, — писал Будберг. — Не думаю, чтобы они делали это сознательно, ибо и сами учителя были очень малограмотны, сами знали только отвлеченные теории и не имели должного практического опыта. На наше горе, эти учителя не были даже третьестепенными подмастерьями своего ремесла".

Ну каких «учителей», какие кадры мог представить заштатный Омск? Правительство составилось из провинциальных общественных деятелей и чиновников, в лучшем случае губернского масштаба. Став всероссийским, оно прежде всего принялось пыжиться, пытаясь придать себе внешние формы Петербурга. Часто это выглядело карикатурно. Например, в министерстве земледелия образовалось аж 17 департаментов с полными штатами, были даже отдельные департаменты охоты и рыбной ловли. На деле же правительство было беспомощным и импотентным. Стремясь к налаживанию нормальной жизни, издавало законы, решения, постановления, которые оказывались либо мертворожденными и невыполнимыми, либо оставались на бумаге. До сибирской глубинки руки правительства не доставали, агенты власти на местах часто оказывались никуда не годными. Каких-либо средств провести свои решения в жизнь правительство не имело. Столичный Омск, не сумев воссоздать лучшие черты Петербурга, перенял все его худшие черты, возродив «придворные» интриги и притягивая, как магнитом, карьеристов и авантюристов. Адмирал стал для Белого Движения идеальным, чистым знаменем. Но собирались под этим знаменем люди самые разные. Далеко не одни лишь идейные борцы.

Еще более пагубно те же недостатки сказывались в военной сфере. В отличие от Деникина и Краснова, стоявших у истоков Белого Движения в своем регионе, Колчак пришел "на готовое", он плохо знал своих подчиненных, вынужден был полагаться на факты их заслуг в 18-м году (часто преувеличенных, мнимых или случайных), на чужое мнение. А на чье? В восточном Белом Движении, вспыхнувшем одновременно во многих очагах от Волги до Владивостока, единства не было, сильно сказывалось региональное и личное соперничество. К тому же путчисты, свергнувшие Директорию и приведшие к власти Колчака, постарались себя не обидеть. Так оказались наверху атаман Сибирского казачества Иванов-Ринов и генерал из капитанов Лебедев.

Авторитетные полководцы собрались на юге, а на востоке приходилось выбирать из тех, кто есть. Противоболыпевистское восстание выдвинуло немало настоящих талантов, но оно же подняло много пены, и на каждого Каппеля, Пепеляева, Войцеховского находились Гайды, Лебедевы, Голицыны. Тем более, как это часто бывает, все лучшее оставалось в тени. Командиры, всей душой болеющие за дело, редко отлучались от своих войск. А пена всплывала на поверхность, была постоянно на глазах, стараясь показать себя в выгодном свете. В результате рождались и принимались эффектные планы разгрома красных, красивые на бумаге, но невыполнимые. В армии часто проявлялись авантюризм и повстанческие пережитки. Вместо повиновения была модной критика получаемых приказов, их безграмотная корректировка, пересуды и сплетни по адресу начальства. Чтобы судить об уровне командования, можно привести пример, как Лебедев назвал никуда не годными начальников 11, 12, 13-й дивизий и их полков, потому что они… управляли боем по телефону. Из «опыта» сибирского восстания штаб Верховного делал вывод, что в гражданской войне командиры должны непременно водить войска с винтовкой в руках, как и делали многие белогвардейские мальчишки-генералы. Это когда в Красной армии всеми средствами насаждался профессионализм и укреплялась дисциплина.