Женщины Виндобоны, возможно, сначала заинтересовались вновь прибывшим Торнарексом просто потому, что он был в городе новым лицом, а также таинственным образом знал многие вещи. Затем они почувствовали ко мне настоящее расположение и привязались по совершенно иной причине: я воспринимал женщин и относился к ним совсем не так, как обычный мужчина. Я вел себя по отношению к ним так же, как бы хотел, чтобы мужчина обращался со мной, когда я был в женском облике. Это было просто, но оказалось очень действенным. Многие женщины и девушки стали моими близкими друзьями, и многие дали ясно понять, что желают стать больше чем подругами; кстати, со многими так впоследствии и случилось.

Я считаю, что обычный мужчина, если бы он мог выбирать в таком цветнике, сорвал бы только красивые цветы, самые изящные и полностью расцветшие. Но я, в отличие от них, мог видеть глубже, поэтому выбирал тех представительниц прекрасного пола, которые нравились мне больше всего, независимо от их возраста и привлекательности. Некоторые из моих избранниц были красивы, но далеко не все. Некоторые были девственницами, достигшими брачного возраста; я оказался их первым возлюбленным и самым нежным и деликатным образом обучил их всем премудростям, и, смею надеяться, научил хорошо. Попадались среди них и матроны, чей расцвет уже миновал, но нет женщин слишком старых для плотских удовольствий, и, кстати, некоторые из них могли также кое-чему научить меня.

* * *

Первое недвусмысленное любовное приглашение, что я получил и принял, исходило от благородной дамы, которую я здесь назову Доной. Должен сказать, что она была очень красивой женщиной, с глазами цвета настоящих фиалок, но я не стану детально описывать эту особу, чтобы случайно не раскрыть ее настоящее имя.

Я пришел в ее покои той ночью, испытывая страсть и нерешительность. Даже раздеваться в ее присутствии представлялось мне проблемой; однако предметом беспокойства был не мой мужской орган, который уже стал пылающим от страсти фаллосом, и не мои женственные груди, потому что, умышленно напрягая мышцы, я мог сделать их незаметными. Нет, меня сильно смущало отсутствие волос на теле. Поскольку волосы у меня росли только на лобке и под мышками, я боялся, что Дона может счесть странным отсутствие волос на груди, ногах и предплечьях, ведь у меня даже не было щетины на лице.

Но оказалось, что я напрасно беспокоился на этот счет. Когда Дона радостно разделась, оставив на себе лишь один предмет одежды, как то предписывала женская стыдливость (однако особой скромностью она не отличалась, ибо выбрала для этого простую золотую цепочку, обвивавшую ее тонкую талию), я увидел, что и сама она была полностью лишена волосяного покрова, за исключением, разумеется, длинных иссиня-черных локонов на голове. Представьте, Дону удивило совсем не то, что я предполагал: ей как раз показалось странным, что тело мое не было одинаково гладким и мягким во всех местах. Вот так я узнал еще кое-что: у знатных римлян, как мужчин, так и женщин, было принято удалять с тела всю растительность.

Дона объяснила мне, как неразумному ребенку:

— Мы делаем все возможное, чтобы не походить на варваров: у тех тела такие же волосатые, как и шкуры, которые они носят. Скажи мне, дорогой Торн, по какой причине ты решил оставить в трех местах бесполезные волосы?

— Таков обычай моего народа, — ответил я, — это считается у нас украшением. — Кроме всего прочего, я нуждался в этих волосах, чтобы скрыть отсутствие у меня мошонки с яичками.

— Aliusalia via[183],— произнесла Дона, легко забыв об этом. — Ты в любом случае очень красивый молодой человек. — Она оценивающе оглядела меня. — Эта маленькая отметина на брови, так и хочется ее поцеловать. А вот без этого шрама в виде полумесяца на правом предплечье ты был бы еще краше. Где ты получил эту отметину?

— О, это память о некоей даме, — солгал я, — которая, пребывая как-то ночью в экстазе, не смогла устоять перед искушением попробовать меня на вкус.

— Euax! — воскликнула Дона, и глаза ее засверкали, как у кошки. — Ты уже возбудил меня, Торн. — И она потянулась, словно кошка, на своей мягкой и просторной постели.

Откровенно говоря, перед тем свиданием я сильно беспокоился и по другой причине: ранее мне пришлось в образе мужчины совокупляться только с одной женщиной, да и то я при этом притворялся. Хотя с Доной в ту ночь я не сделал ничего, чего бы не сделал давным-давно с Дейдамией, но разница оказалась существенной: в аббатстве я был сестрой Торн и считал себя настоящей женщиной. Теперь же я занимался любовью как мужчина и делал все так же пылко, как Гудинанд проделывал это с Юхизой.

Таким образом, когда мы с Доной сплелись в страстных объятиях, я обнаружил, что каким-то краешком своего сознания — и как только я сумел это понять? — я напоминал себе самому, как некогда наставлял Гудинанда использовать пальцы, губы и член. В то же самое время, к вящему удовольствию Доны, я также припомнил, что именно доставляло радость как Юхизе, так и Дейдамии. К счастью, эти воспоминания не помешали мне оказаться на высоте как мужчине. Я проявил себя любовником страстным и неутомимым, как и Гудинанд, и ненасытная Дона была благодарна мне не меньше, чем Юхиза Гудинанду.

Ну а когда мы с ней полностью насладились моей мужественностью, у меня снова появилось чувство, что оба мы были несколькими различными людьми одновременно: Торнарексом и Доной, Юхизой и Гудинандом, сестрой Торн и сестрой Дейдамией — любовниками активными и пассивными, проникающими и поглощающими, дающими и берущими, извергающими и впитывающими. И вновь, как это происходило и прежде, от ощущения того, что мы двое словно менялись местами, занимаясь любовью, мое наслаждение еще больше усилилось. Думаю, что это каким-то образом передалось и Доне, хотя она вряд ли испытывала подобно мне чувство двойственности.

В любом случае, когда мы наконец спустились с вершин блаженства и обрели способность говорить разумно, Дона прошептала со вздохом радости:

— Macte virtute![184] — А затем со смешком добавила: — Я стану рекомендовать тебя своим подругам.

— Benigne[185],— поблагодарил я ее с насмешливой торжественностью. — Но думаю, что это едва ли необходимо. Несколько твоих подруг уже оказали мне знаки внимания…

— Ах! Замолчи, ты, хвастун! Похоже, что в тебя влюбилось столько дам, что ты просто не сможешь всех удовлетворить. Позволь рассказать тебе историю о мужчине, у которого были две любовницы, обе невероятные собственницы. Одна была красивой, но не слишком молодой дамой, а другая совсем юной и по-детски непосредственной девушкой. Как ты думаешь, что произошло с этим мужчиной?

— Думаю, что это нетрудно угадать, Дона. Полагаю, он был невероятно счастлив с ними.

— Ничего подобного! Через некоторое время бедняга стал совершенно лысым.