Вскоре после перехода в Совет безопасности Патрушев предложил пересмотреть основы национальной безопасности России, полагая, что в них катастрофически недоучитывается важный фактор – вероятность подрывной деятельности западных разведслужб. Он составил руководство, содержащее список основных «угроз российской государственности», и на самом его верху, конечно же, оказались «сбор информации и другая деятельность иностранных спецслужб и организаций иностранных государств, направленная на причинение ущерба безопасности Российской Федерации». Даже терроризм, организованная преступность и «запугивание населения применением ядерного или химического оружия или опасных радиоактивных, химических или биологических материалов» оказались не столь угрожающими.

В лучших традициях кремлевских боссов, прошлых и нынешних, Патрушев затребовал целую страницу «Известий». Елена Овчаренко приехала с заранее одобренными вопросами. Но где-то ближе к середине интервью пошло вкось. «История становления, развития, объединения и распада европейских и азиатских государств свидетельствует, что политический климат здесь определяется главным образом соотношением интересов ведущих мировых держав и народов, проживающих на этих территориях», – сказал Патрушев, отвечая на вопрос о конфликтах из-за природных ресурсов. Это было вполне привычно. Но далее он произнес нечто необычное:

Поразительные слова из уст руководителя национальной безопасности. Патрушев цитировал мало кому известного ученого по имени Маккиндер, ссылался на его теорию мирового господства – спасибо хоть не включил ее в новое руководство по национальной безопасности.

Елена Овчаренко, видимо, почувствовала, что глубже в этот вопрос вникать не стоит, – а может быть, она уже привыкла к диким конспирологическим рассуждениям нового поколения российских государственных деятелей, – так или иначе, сенсационным она этот ответ не сочла, переключилась на темы экономической безопасности, и слова Патрушева с трудом можно было отыскать на следующей день в длинной статье.

Но в некоторых кругах эта публикация вызвала интерес не столько потому, что один из самых могущественных в России людей заговорил о мировом господстве, сколько из-за мимолетного упоминания малоизвестного британского географа сэра Хэлфорда Маккиндера (несомненно, информация, почерпнутая у Дугина). Классический пример «сигнала для своих»: сторонникам передается сообщение, которое только они и могут расслышать. «Маккиндер» и «Хартленд» – два кодовых слова, почти ничего не значащих для непосвященных, но на самом деле впервые лексика и образ мыслей новой Российской империи были обнародованы – и на таком высоком уровне.

Сам Дугин в телеинтервью 2007 года объяснял, как его теории входили в истеблишмент: это не был единый акт вручения скрижалей, скорее – опосредованный и зачастую приносящий разочарования процесс. Его идеи, говорил он, достигали цели зачастую уже в усеченном виде, пройдя через властные «круги», в которые он сам не имел доступа.

Потрясающая наглость с его стороны, однако едва ли кто мог бы оспорить правоту Дугина: его или, во всяком случае, очень похожие идеи действительно проникли во власть и в «разбавленном виде» зазвучали из уст членов правительства. Но добился этого не сам Дугин и не Путин. Вообще сам факт, что идеи Дугина достигли верхнего эшелона правительства, свидетельствует скорее о децентрализации и хаотичности общественной жизни, чем о хорошо организованной командной цепочке. Тот факт, что «Основы геополитики» легли на стол Патрушеву, многое говорит о том, как устроена власть Кремля.

Хотя Путин, безусловно, самый могущественный человек в России, он все же не претендует на харизму абсолютного царя, как можно подумать, судя по поведению его сторонников, и не превращается в автократического деспота, как возмущаются недовольные. Он уселся не на олимпийский престол, а на пересечении интересов современных боярских семейств, вечно дерущихся за власть, политику и привилегии, – сложилась новая версия Политбюро, в котором решения принимались коллегиально и мощные интересы разных группировок уравновешивали друг друга.

Пестрота соревнующихся групп интересов в Кремле подчас напоминала средневековый двор. Они ссорились, боролись, наносили удары в спину (в том числе буквально), объединялись, если что-то угрожало общим интересам, а отогнав чужака, вновь ссорились между собой. Идеология не играет особой роли в битве элит, зачастую в одной политической клике можно обнаружить либерала вместе с консерватором, а люди одинаковых убеждений оказываются по разные стороны.

Плюрализм в сердце российской автократии – тоже многовековая черта этого государства. Гарвардский историк Эдвард Кинан утверждал, что сходство со средневековым двором сохраняется вплоть до нынешнего времени. В своей классической статье «Политические традиции московитов» (Muscovite Political Folkways) он доказал, что представление о всемогущем автократическом царе на протяжении 500 лет русской истории было скорее мифом. Кинан указал способы, которыми осуществлялось управление кремлевской придворной политикой: в основе ее всегда лежал принцип консенсуса. Клановая политика в Кремле, пишет он, «символически выражается в фиктивном, добровольном преклонении перед автократом и обеспечивается уверенностью, что эта фикция – центральный элемент заговора против политического хаоса, ибо если клан пойдет на клан, наступит именно хаос»[444]. Выводы Кинана сохраняют силу и сегодня, как тридцать лет тому назад.

В случае Путина многие аналитики сомневаются в его абсолютной власти над ближайшими сподвижниками, они утверждают, что президент лавирует между конкурирующими интересами, соблюдая строгий баланс, стараясь сохранить свой нейтралитет[445]. Его политический авторитет основан главным образом на его роли арбитра и решателя проблем в спорах элиты. Идеология всегда подчинена этой более неотложной динамике во властных элитах.