Спустя несколько дней, когда панцирь был тщательно вычищен и натерт до зеркального блеска, верховный жрец, надев его, погрузился в долгие бдения у подножия колонн. По прошествии недели он вновь обратился к людям. Он поведал им, что в панцире заключена особая сила, способная строить мосты между человеческим естеством и Полусферой, и предназначен он для донесения до людей ее голоса. Голос этот откроет им мудрость, текущую сквозь вечность от самого Начала, которая позволит человеку из убогого существа, беззащитного перед стихиями, превратиться во властелина своего мира, могущественного и справедливого, грозного и великодушного, способного менять его по своему усмотрению и бережно заботящегося о его сохранении для грядущих поколений. Чтобы услышать голос Полусферы и внять ему, нужно лишь войти в храм, облачиться в панцирь и безмолвно обратиться к ней. Как должно звучать это обращение, могут подсказать лишь разум и душа. И от того, как оно прозвучит, будет зависеть, услышит ли его Полусфера. Возможность услышать этот голос, летящий из глубин бесконечности, и прикоснуться к мудрости будет дана каждому, кто этого пожелает, если это желание будет твердым, искренним и самозабвенным. Ибо лишь при этих условиях разум способен воспринять эту мудрость и затем использовать ее для своего и общего блага.

И люди, услышав призыв, звучащий из недр своей истории, потянулись в храм. Их было много, хотя из всего народа это были всего лишь единицы. Они поочередно облачались в панцирь и проводили среди колонн долгие недели, окруженные тесной толпой ожидающих своей очереди, впитывая незримый свет Полусферы, прошедший сквозь панцирь. Мудрость разливалась среди них и поглощалась ими, не обделяя никого, доставаясь каждому в той мере, в какой он способен был ее принять. И каждый, получивший свою меру сполна, покидал храм, уступая место приходящим. Отказа в приобщении к мудрости не было никому, из каких бы земель он ни пришел, какой бы ни имел внешности, на каком бы наречии ни говорил, каких бы идеалов ни восславлял, каким бы традициям ни следовал. Все это накладывало на услышанное свой отпечаток, и каждый, понимая голос по-своему, уносил из храма что-то свое. Но мудрость, которую он нес, была одинаковой для всех. Это позволяло разным расам и народам в конце концов объединять ее, обогащенную своим вековым опытом, делая все более многогранной и поистине безграничной. Так благословенный Ирем, прародитель городов, стал истоком реки мудрости, изливающейся из Полусферы, питаемой неведомыми потоками, нескончаемо струящимися по просторам и глубинам бесконечности».

Это таинственное и захватывающее повествование, прочитанное мною на одном дыхании, было вырезано на обширном грудном щитке панциря, привезенного мне Джафаром – мужем моей сестры, который специально для этого прибыл в Дамаск и уже шесть дней ожидал меня в моем доме. Захлебываясь от волнения, он рассказал о том, как два месяца назад наш корабль подвергся нападению пиратов. Они настигли его среди рифов на двух быстроходных судах. Бывалый капитан, выполнив искусный маневр и умело воспользовавшись быстрым течением, пробил одному из них днище специально устроенным под кормой выступом киля, а затем толкнул бортом на торчащие из воды скалы. Команде второго корабля удалось взять нас на абордаж, однако она и не подозревала, что лезет прямо в западню. Ибо все наши матросы в недалеком прошлом были воинами Халифата и имели за плечами немало сражений. К тому же все палубное обустройство корабля было специально приспособлено для его обороны. Поэтому толпа пиратов, ринувшаяся на наш корабль, была уничтожена, даже не успев ничего понять. Следующая группа, с ужасом взирая на волну смерти, накрывшую их товарищей, просто не смогла вовремя остановиться, и ее постигла та же участь. Остальные, догадавшись, что дело плохо, попытались снять абордаж, чтобы уйти. Но наши моряки со своей стороны забросали пиратский корабль кошками и, крепко привязав, сами бросились в атаку. Перепуганные пираты даже не оказывали сопротивления и гибли один за другим, пытаясь спасаться бегством. Вскоре из них остался лишь десяток матросов и главарь. Странного вида панцирь, в который он был облачен, спас его от множества жестоких ударов. Но все же получив несколько искусно нанесенных ранений, этот недюжинной силы мужчина уронил оружие и в изнеможении опустился на палубу. Его матросы, увидев это, также поспешили сдаться. Мой средний брат, бывший во главе отряда, сразу обратил внимание на необычные доспехи главаря, особенно – на испещренный письменами нагрудник. Питая глубокое отвращение к грабежу, он предложил в обмен на жизнь и свободу отдать ему панцирь, разумеется, приложив к нему все ценное, что найдется на корабле. Пират не стал возражать, наоборот, едва он снял с себя доспехи, на его лице отразилось неподдельное облегчение.

– Этот панцирь не раз спасал мне жизнь, – промолвил он. – Похоже, спас и в этот раз. Но каждый раз я дорого платил за это. И я отдаю его с легким сердцем, но хочу предостеречь: не спешите надевать его, ибо, клянусь всеми морскими чудовищами, он проклят! Не в добрый час покусился я на добычу своего товарища по набегам, когда он вот так же выкупил у меня свою жизнь за этот панцирь. А я тогда и не подозревал, какую совершаю глупость, взяв его. И теперь я честно предостерегаю вас, ибо того, что мне доводилось переживать, я не пожелаю даже самым лютым врагам!

– Чего же такого ужасного доводилось переживать тебе, облаченному в этот панцирь? – переполненный любопытством, спросил мой брат.

– Это невозможно не только описать словами, – ответил пират, – но и объять мыслью. Едва лишь я начинал что-либо делать, меня охватывало ужасное чувство, будто мое тело впитывается в панцирь, оставляя внутри пустоту. Эта пустота наполнялась чем-то нестерпимо горячим и холодным сразу, просачивающимся сквозь все щели и раздирающим тело и тут же изливающимся наружу. И этот поток внутрь и наружу продолжался непрерывно, пока я не снимал панцирь, мучительно затухая еще некоторое время. Все это никак не сказывалось на моих способностях двигаться и соображать, но все мои восприятия необъяснимо менялись. Мне казалось, что я – уже не я, а что-то вне себя или внутри себя, и управляю собой, как чем-то посторонним, как музыкант – струнами или метатель – катапультой. Это чувство всякий раз рождало во мне мучительные мысли о том, что разум покидает меня. И хотя я до сегодняшнего дня выходил с честью из всех переделок, эти мгновения доставались мне такой ценой, которую я просто не могу измерить. И всегда в такие моменты меня охватывало предчувствие, что я в конце концов плохо кончу. Так что сегодняшний исход я встречаю как избавление и с легким сердцем отдам вам в придачу к этому вместилищу злых сил всю добычу с трех набегов, которую вы найдете в трюме.

– Почему же ты не выбросил его в море? – спросили хором все, кто его слушал.

– Я много раз порывался это сделать, – отвечал он. – Но всякий раз что-то властно удерживало меня от этого, словно сам Аллах берег его для моего сегодняшнего спасения.

Изумившись и слегка испугавшись, мой брат все же взял панцирь, ибо нисколько не сомневался в том, что эта находка будет интересной для меня. Он был уверен, что я не только не испугаюсь, но и ни за что не откажусь от нее, а, наоборот, буду рад ей и благодарен за нее. Брат мой не знал причины моего интереса к странным и таинственным вещам, но сразу безошибочно догадался, что этот панцирь – именно из их числа. Поэтому он, ничуть не колеблясь, забрал его и, оставив побежденным пиратам некоторую часть их добычи, отпустил их с миром.