А на следующий день после проводов Смоленской иконы русская армия выступила на Новгород. И опять же, было от чего призадуматься. Давно ли Темный встречал татар с полутора тысячами бойцов? Теперь полки покидали места сбора по очереди, направлялись по разным дорогам, чтобы не мешать друг другу, легче наладить снабжение продовольствием и фуражом. Совершенствовалось и воинское искусство. При великом князе сформировалось подобие штаба, рассчитывали и согласовывали движение, поддерживали нити управления войсками.

Впрочем, новгородцы недооценили эти перемены. Их не трогали 16 лет, с ними заигрывали. «Золотые пояса» избаловались, считали себя неуязвимыми. Пугает Москва! Если так долго не задевала республику, значит, не уверена в своих силах. А Новгород давал отпор и немцам, и шведам, и тех же москвичей колотил на Двине… На вече постановили сражаться. Но народ откликнулся совсем не дружно. Даже пристрастный новгородский летописец обмолвился: чернь не желала воевать с великим князем, не являлась на призыв. Правда, удивляться этому не приходилось. Городская верхушка силилась отстоять свои права, а бедноту притеснял не государь. Ее-то притесняла как раз собственная верхушка.

Собралось 5 тыс. конницы. Но Гребенка Шуйский и Чарторижский получали донесения, что московская армия движется отдельными полками. Рассчитали – надо разбить авангарды, и Темный утратит пыл, можно будет завязать переговоры. А дальше вмешаются эмигранты, скажет свое слово Литва. Тем временем передовой корпус Василия II такой же численности, 5 тыс. всадников, с налета занял Старую Руссу. Командовали им Стрига Оболенский и Басенок. Из города впопыхах не удосужились вывезти казну, массу товаров. Нагрузили огромный обоз трофеев. Воеводы отправили его к государю, послали своих воинов сопровождать ценные грузы, а сами отстали. Старались разведать, что творится в Новгороде, рассылали дозоры.

И тут-то появилась рать Гребенки Шуйского и Чарторижского. Новгородцы снарядились, как они ходили на немцев: в доспехах, с тяжелыми мечами, длинными копьями. Со Стригой Оболенским и Басенком было всего 200 человек легкой кавалерии. Они стали отступать. Но оба командира не зря считались лучшими полководцами Темного. Загорелись дерзнуть, отличиться. Хотя дерзали не сдуру, четко взвесили: у них были матерые рубаки, прошедшие огонь и воду, против них – ополченцы. Воеводы вдохновили бойцов: нам ли бояться толпы изменников? Гнев государя страшнее, ему нужны герои, а не трусы. Слабые стороны новгородцев они подметили: тяжелое вооружение делало конницу громоздкой и неповоротливой.

Стрига и Басенок применили татарскую тактику. Удерживали подчиненных на расстоянии, чтобы не попасть под массированный удар в копья, и поливали врагов стрелами. Приказали бить не во всадников, закованных в латы, а в лошадей. Результаты превзошли самые смелые надежды. Раненные кони падали, взбрыкивали, сбрасывая седоков, о них спотыкались другие. Новгородское войско смешалось в кучу. А уж тогда воеводы кинулись в атаку. Засвистели сабли, а длинные копья и мечи в тесноте были лишь обузой. Кто-то в панике закричал: «Татары!» Силясь выбраться из давки, новгородцы сталкивались между собой. Но с грузом дедовских доспехов и удрать-то было трудно. Их догоняли, рубили, еще больше забрали в плен. Это казалось немыслимым – 200 смельчаков подчистую разнесли новгородское войско! Гребенка Шуйский и Чарторижский «убежа» с немногими приближенными.

Известие о разгроме вогнало Новгород в шок. Отрезвели даже самые горячие головы. Вместо воинственного бахвальства вече принялось выбирать делегатов на переговоры. Архиепископ Евфимий с боярами нашли государя в селе Яжелбицы. Он согласился мириться, но условия продиктовал сам, торговаться было поздно. Новгород выплачивал 8,5 тыс руб., а главное, отказывался от «древних прав», подаренных Шемякой. Снова признавал себя наследственной «вотчиной» московских государей, обязан был согласовывать с ними законы, не сноситься без их ведома с иноземцами, платить дань, не принимать эмигантов и прочих «лиходеев». Важнейшие документы отныне должны были скрепляться не новгородской, а великокняжеской печатью.

Но усилия Темного по оздоровлению и защите Руси начали приносить щедрые плоды и без войн. Той же весной 1456 г., когда Темный возвращался из Новгорода, тяжело заболел князь Иван Федорович Рязанский. По материнской линии он был внуком Дмитрия Донского. Его отец Федор Олегович и сам Иван держались за союз с московскими государями, признавали себя их «младшими братьями». Сближению немало способствовал и святитель Иона – он же переехал на митрополию из Рязани. А на смертном одре важное само собой отделилось от мелочного, честолюбие и амбиции стали ненужными. На первый план выходило другое: как уберечь свою многострадальную землю? Именно это должен был спросить с него Господь…

Участились набеги татар, не оставила поползновений Литва – ведь Казимир имел официальные права покровительства над княжеством. Наедине с совестью и перед Божьим судом Иван Федорович однозначно видел – Рязанщина может уцелеть только вместе с Москвой. Он отдал малолетнего наследника Василия, дочку Феодосию и все княжество под опеку Василия Темного. Князь отошел в мир иной, но его завещание оказалось мудрым и дальновидным. Василий II был глубоко тронут оказанным доверием, отнесся к поручению с большой ответственностью. Детей взял в Москву, поручил воспитывать с собственными сыновьями и дочерьми. В рязанские города поехали московские наместники, но управление они приняли от лица ребенка Василия Ивановича, подати собирали для него. Взялись налаживать оборону от ордынцев. Давняя вражда между княжествами окончательно угасала. Да и что было делить рязанцам с москвичами? Вместе-то получалось лучше, прочнее.

Увы, понимание общей пользы приходило совсем не просто и не ко всем. Миновало лишь несколько месяцев, и обнаружилась новая язва, причем в самом непредсказуемом месте! Князь Василий Ярославич Боровский считался одним из вернейших сподвижников Темного. Брат его супруги после переворота Шемяки пожертвовал уделом, выехал в Литву, собирал сторонников для борьбы… Но пребывание за границей не прошло для князя бесследно. Ему понравился Казимир, понравились литовские порядки – никто тебя не контролирует, не принуждает являться ко двору, в своем уделе можно быть полновластным хозяином. Василий Боровский подружился с местными панами, с евреями, они любезно помогли обустроиться на новом месте. Князю пришлись по душе литовские рассуждения о рыцарской чести, достоинстве. Ему говорили и о вере, излагали какие-то свежие теории, принесенные то ли из Германии, то ли из Чехии.

А на Руси его ждало разочарование. Он-то раскатывал губы, что станет вторым лицом при слепом родственнике. Но талантами не блистал. Единственный раз ему поручили возглавить поход на Галич, Василий Боровский его бездарно провалил. Что ж, больше не посылали. Посылали других. Возвышались куда менее знатные, но более способные военачальники и советники. Князь оскорбился, отсиживался в уделе. Его сын Иван переживал обиды еще болезненнее. Раздражала и политика Темного, искоренение самовольства. Это воспринималось как ущемление княжеской чести. Опала Ивана Можайского и конфискация удела возмутили Василия Ярославича и его сына. Князья есть князья, у них особые права. Если двоюродный брат государя строил козни и не пошел на татар, это свидетельствовало как раз о том, что Темный плохо ценит родственников… Боровские князья через литовских друзей начали переписываться с Можайским.