Так вот, Луиджи Ноно приехал в Москву и сказал, что он про чёл «ГУЛАГ» и что я думаю по этому поводу. И я по-еврейски от ветила вопросом на вопрос: «А ты?» Он говорит: «Мне эта книга решительно не понравилась, потому что это нагромождение ужасов и она даже с нормальной точки зрения сделана неумело. Нельзя так сгущать». – «А если факты, которые собраны в этой книге, отве чают действительности?» «Зачем нам делать предположения, – говорит он, – которые не отве чают действительности». Я говорю: «Ну, если это так, поговорим об этом через…»

…

Я забыла сказать, что Луиджи Ноно не только знаменитый современный композитор, но и член Итальянской коммунистической партии.

Через три года он снова приехал в Москву, потому что в Тбилиси исполняли его модернистское сочинение. Он меня спросил: «Ты не можешь мне объяснить, какой медведь сдох в каком лесу?» Я говорю: «Могу. Министр культуры Грузии Тактакишвили, компо зитор, хочет, чтобы его произведение исполнили в Милане». Как в воду глядела: так оно и было. Но это – в скобках.

Луиджи Ноно прочитал «ГУЛАГ». За эти три года многое изменилось, так что так называемый Самиздат перевернул представления о вещах не только для нас, наблюдавших эти вещи, но и для тех, кто был во вне, кто инстинктивно шёл в шорах и не хотел от этих шор избавляться.

РО: Я хочу вернуться к вопросу о Самиздате и Тамиздате. В ходе этих интервью была высказана точка зрения, которую многие люди разделяли, что Самиздат предполагал и предполагает в той мере, в какой он существует и сейчас, гораздо более активную меру включенности для тех людей, которых можно назвать потребителями Самиздата, ибо они – соучастники некоего процесса. Без них не существует феномена. А Тамиздат есть просто чтение этих книг.

ЮД: Я не совсем согласна.

Как я уже говорила, для меня существенной разницы в том, удобно ли мне читать книжку, напечатанную на папиросной бумаге, или более удобно, если она вышла в типографии, нет. Не это важно. Важно, что это – событие в жизни, чтение самиздатской или тамиздатской книги – событие в жизни не только человека, занимающегося литературой или смешанной областью.

Количество людей, которые ищут Самиздат, увеличивается в геометрической прогрессии[30]. Я знаю одного доктора наук, который специально ездит в Одессу, потому что в Одессе у него есть друг, у которого он может получить Самиздат. Он не ездит на море, он сидит в четырех стенах и читает. Я знаю людей, которые перепечатывают, потому что не могут удержать…

Ощущение риска, ощущение причастности к делу… Не могу сказать, что это было очень велико. Есть жажда и ощущение, что не хлебом единым жив человек. Это та духовная пища, без которой человек увядает. Поэтому трудно переоценивать значение Самиздата и значение Тамиздата тоже.

РО: Что известно вам о распространении Самиздата вне Москвы и Ленинграда?

ЮД: Нужно учесть, что в больших городах, в Москве, в Ленинграде, глушат «голоса» и поэтому у людей, которые живут в про винции, больше возможностей получать информацию. Однако, в процентном отношении количество людей, которые слушают радио в провинции, меньше. Советская провинция есть нечто жалкое по духовному потен циалу. Есть кучки людей, группы людей, особенно среди молодежи, которые любой ценой пытаются пробраться к источникам духовной информации. Я встречалась с людьми, которые записывают радио. Этих умельцев даже много. Они записывают передачи по радио и делают из этого сборнички.

Вы знали, какую корреспонденцию получила Таганка с момента смерти Высоцкого? Письма из провинции. Одно такое письмо – Любимов мне его отдал – я храню. Пишет человек и шлет фотографию. На фотографии комод, какой-то такой занюханный, провинциальный комод, искусственные цветы около портрета Высоцкого. Письмо с отчаяньем: как же так?! Им в провинции кажется, что Таганка и Любимов – всесильные. А они понимают, что совершена какая-то не справедливость, что человека свели в могилу. И вот они упрекают Таганку, что не сохранили Володю. Пропорции совершенно нарушаются. Издали, кажется, раз Любимов гастролирует, ставит спектакли в Германии, в Италии, значит – он имеет железные связи. Но мы-то знаем, какая у него жизнь…

Так вот, эти люди, способные написать такое письмо, способные сделать такой музей, все эти десятки тысяч, приехавшие на похороны Высоцкого, это не потенциальные, а совершенно реальные потребители Самиздата. Я в этом нисколько не сомневаюсь.

Например, юноши, которые ушли в армию. У них невероятно трудная жизнь. Те, которые возвращаются, рассказывают тяжелейшие подробности. Они как-то держатся, учатся, учат стихи, песни, переписывают Окуджаву, переписывают Высоцкого, всё, что попадется.

Жажда невероятная, но надо сказать, что и страх тоже в последние годы велик. Наступил какой-то порог. Никого не посадили в моей памяти за чтение Самиздата вокруг меня. Но вдруг сократился доступ, вдруг стало опять страшно.

РО: Приходилось ли встречаться с тем, что вы или ваши друзья предлагали кому-то Самиздат, а человек отказывался его читать, не зная даже, что ему предложили?

ЮД: Нет, таких людей мне встречать не доводилось. Мне доводилось встречаться со случайными людьми, например, с музыкантами, кото рые дико осуждали кого-то, скажем, Ростроповича. Даже моя школьная подруга, имени которой я не хочу называть, дочь знамени того физиолога, академика, который тоже играл на виолончели. Ког да у нас была встреча по случаю 40-летия окончания школы, она мне сказала: «Ты подумай, папа перед смертью сказал, чтобы его италь янскую виолончель я подарила самому лучшему виолончелисту. И я, дура, подарила ее этому подлецу Ростроповичу». И я поняла, поче му, живя в одном городе, в Москве, я с ней никогда не общалась.

РО: Какие у вас возникают мысли и ощущения, когда вы здесь ви дите изданным то, что видели там на папиросной бумаге?

ЮД: Я бездомная и, наверное, уже никогда не обрету постоянного жилья, о чем совершенно не сожалею. Я считаю, что мне очень по везло, что я здесь, и душа болит только за тех, кто остался там. И все-таки когда у меня на полке стоит целиком «Мастер и Маргарита» Булгакова, а у моих друзей с купюрами, вписанными от руки, когда у меня стоит вся Лидия Чуковская и «Переписка» Пастернака… Слава богу, мне удалось подарить один экземпляр моему другу ко дню его 75-летия. И я представляю, какая у него была радость…

Мое теперешнее состояние доступа ко всему – это одна из главных причин ощущения везения и счастья. Кроме того, у меня есть какая-то надежда, что я могу поделиться чем-то. Сейчас – крохи. То, что я могла сделать, я сделала, но это – крохи.

Пока я еще многими своими помыслами – там. Я меньше забочусь о своем трудоустройстве, чем о том, чтобы получить письмо и написать письмо. И я была больше счастлива, когда послала библиотекарше ЦДЛ, глухой женщине, аппаратик, чем если бы у меня были какие-то свои иллюзорные успехи здесь. Меня уже успехи здесь не волнуют. Я ни с кем не буду здесь соревноваться. Поскольку я знаю, что главная нужда в слове там, это всегда бу дет присутствовать в моей биографии.