…Только ещё подъезжаю на поезде в последних минутах сумерек, словно переплываю синие горы, — как вдруг тают звёзды и полоска розового восхода преображает таинственную молчаливость в праздничную, пронизанную птичьими голосами южную роскошь утра. Схожу с поезда — перехватывает дыхание, и день за днём стараюсь довериться собственным ощущениям, поверить, что не во сне вижу любимые холмы, дома, набережную, эти убегающие вверх и вниз улочки и этих героев, ставших бронзовыми изваяниями… Вот сейчас задену рукавом ветку знакомого платана, вот огибаю так же округло, как раньше, подстриженный лавровый куст. Вот аллея с медной картой на постаменте… Церемониальным ало-золотым ковром ложатся под ноги листья, до времени погибшие в неравной схватке с безумной сорокапятиградусной жарой того лета. Падая, они кружат, оттесняя, сбивая с ног в неожиданном ветре. Иду по прямой аллее, и лихорадка ожидания треплет каждую жилку: вот, сейчас упадёт сердце… Но нет: надо ещё набраться терпения и проделать подъём по полукружью башенной батареи — неспешно, чтобы оттянуть момент, когда захлебнусь волнением. Но предательские глаза уже увидели за деревьями Его.

Солнце царственно льёт своё слепящее золото в глаза, но это всё равно, потому что даже вслепую, наугад, по памяти смотрю Ему в лицо: на глаза, на впалые щёки, потом на слабеющую левую руку, едва удерживающую тело; ниже вижу раздробленную ядром, почти оторванную ногу. Он сейчас упадёт и потеряет сознание. Но вот перевожу взгляд на другую, простёртую вдаль, над городом, правую руку — сильную и оберегающую в последнем прощальном движении, и слышу тихие слова, с трудом произносимые побелевшими губами:

— Отстаивайте же Севастополь.

И я готова сделать всё что угодно.

Я вынесла бы Его из-под убийственной канонады; нашла бы лучших хирургов и самые редкие лекарства; ухаживала бы, не смыкая глаз ночи и дни; предупредила бы командование о грозящих армии поражениях и спасла бы от грядущих ошибок, дойдя хоть до самого императора; привезла бы к Нему его семью. Я готова вмешаться в ход времени, сразиться с Судьбой, потягаться с Небесами…

Но ничего вернуть и изменить нельзя. Никогда, никому. Пронзённая снова и снова этой болью у вечно умирающего бронзового адмирала, окропляю тёплыми, терпкими алыми, как кровь из его раны, крымскими розами выложенный у подножия Его памятника крест, крест из ядер бомбардировки 5 октября 1854 года, каждый раз мучаясь гаданием: которое из них виновато в том, что уже двадцать лет нет мне покоя…

Более двадцати лет назад мне удалось впервые приехать в Севастополь ради того, чтобы увидеть собственными глазами место, овеянное славой Его подвига, политое Его кровью.

Как хотелось бы сказать, что вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов погиб, совершив главное дело своей жизни. Но люди, знавшие его, думали иначе. «Без преувеличения можно сказать, что это был единственный человек, таивший в себе способность дать совершенно иной ход крымским событиям, — писал участник севастопольской осады Н.С.Милошевич, — так много обещали его ум, дарования, энергия. После Корнилова у нас не осталось никого в уровень с событиями того времени, и в смерти его заключалось как бы первое зловещее указание на исход войны».

Всецело разделяя это мнение, я иногда позволяла себе представлять этот «совершенно иной ход», но мои «построения» изобиловали слишком многими абстрактными домыслами. Легче представить было то, что Корнилов остался невредим во время всей 11-месячной осады и смог даже при известном историческом сценарии, то есть последнем штурме Малахова кургана и последовавшего затем занятия союзнической армией Севастополя, — собрать все свои нравственные и физические силы, чтобы направить талант стратега, военного теоретика, искуснейшего моряка, новатора, лидера и организатора на новое поприще: строительство не только уже знакомых ему на деле паровых военных кораблей, но и новейшего броненосного флота…

Но тут же одёргиваю своё воображение, потому что понимаю, что если бы Владимир Алексеевич остался жив к моменту окончания военных действий в Крыму при известном историческом сценарии, то он неизбежно узнал бы, что по условиям Парижского мирного договора от 18 марта 1856 года проигравшей России запрещалось иметь на Чёрном море военно-морской флот, кроме 6 винтовых корветов, 9 винтовых транспортов и 4 колёсных пароходов.

Страшно представить, что пережил бы и как бы перенёс вице-адмирал Корнилов, ученик и последователь М.П.Лазарева, столько отдавший флоту и теоретически переживший севастопольскую эпопею, доживи он в самом деле до объявления этого известия: без сомнения, оно убило бы его без всякого неприятельского ядра. Убило бы… снова.

И тогда нам остаётся заключить, что то самое, зовущееся обычно Судьбой, фатумом, роком, Всевышним, — как кому понятнее и ближе, — было милостиво к Его Превосходительству генерал-адъютанту, вице-адмиралу, мужественному человеку, любящему мужу, отцу, брату, другу, потому что, прервав на излёте его жизнь, ему всё же позволили защищать то, что он знал, ради чего жил и что любил больше всего: его сильный Черноморский флот, на который привёл его учитель Михаил Петрович Лазарев, завещавший укреплять и усиливать этот флот, что и делал Корнилов почти 20 лет; его сильный, укреплённый им же город, Город, который простоит ещё почти год после его гибели, сопротивляясь врагу, и отданный ему лишь в руинах; его сильного, всемогущего Императора, который, словно предвидя грядущую трагедию войны, сказал однажды: «Мне остаётся молить Бога сохранить мне Корнилова», но пережившего своего адмирала всего на четыре месяца; его сильную, не узнавшую ещё унижения Россию, за славу и процветание которой он молился до последнего вздоха.

1984–2006

1806 — в семье сенатора Алексея Михайловича Корнилова родился младший сын Владимир.

1818 — Владимир впервые напишет прошение на имя императора о зачислении его в Морской кадетский корпус. Тогда оно не было удовлетворено.

1821 — Владимир Корнилов определён в Морской кадетский корпус.

1823 — произведён в мичманы.

1824 — плавания на фрегате «Малый» и шлюпе «Мирный».

1825 — Владимир прикомандирован к Гвардейскому морскому экипажу.

1827 — А.М.Корнилов хлопочет о назначении Владимира на корабль «Азов» под командованием капитана 1-го ранга М.П.Лазарева.

8 октября — произошло Наваринское сражение.

1828, 23 марта — кораблю «Азов» впервые в истории русского флота был присуждён кормовой Георгиевский флаг.

14 апреля — правительство России опубликовало манифест об объявлении войны Турции.

Начало блокады Дарданелл.

1829, 2 сентября — подписание мира между Россией и Портой в Адрианополе.

Возвращение мичмана В.Корнилова на Балтийский флот.

1829–1832 — служба на Балтийском флоте.