Подготовкой покушения занялись А. Д. Михайлов и известный революционер Н. А. Морозов. Первый снимал квартиру на Кирочной улице, второй жил у литератора В. Р. Зотова на углу Пантелеймоновской улицы и Литейного проспекта. III отделение, Штаб Отдельного корпуса жандармов и казенная квартира их шефа находились на набережной Фонтанки, 16, рядом с Пантелеймоновской улицей. Слежка за главноуправляющим III отделением осуществлялась постоянным наблюдательным постом, устроенным на другой стороне реки Фонтанки в тени стен Инженерного замка. Морозов и Михайлов, сменяя друг друга, за несколько дней установили время выездов Дрентельна, пути следования и состав охраны.[767]

У Морозова сложилось крайне благоприятное впечатление от встречи с Мирским. Зайдя как-то к Михайлову, он «застал у него стройного красивого молодого человека с изящными аристократическими манерами».[768] Мирский показался ему исключительно смелым, решительным и идейным.

Чтобы не вызвать подозрение, Мирский записался в манеж и приобрел там лучшую лошадь. Он регулярно гарцевал на ней по центральным улицам столицы, чтобы приучить ее к городским условиям, а полицейских к себе. Сохранилось свидетельство Н. А. Морозова об одной из прогулок Мирского:

«Один раз, проходя по Морской улице, в те часы, когда толпится фешенебельное общество, я видел его проезжавшим под видом молодого денди на стройной, нервной английской кобыле. Он был очень эффектен в таком виде, и все светские и полусветские дамы, медленно проезжавшие в эти часы в своих открытых колясках, заглядывались на него в свои лорнеты».[769]

В период подготовки к покушению, опасаясь высылки из столицы в административном порядке, Мирский постоянно менял место жительства. Иногда он по нескольку дней оставался лишь в квартире Г. Г. Левинсона и его воспитанницы Елены Андреевны Кестельман, девятнадцатилетней стройной хорошенькой киевской мешанки, невесты Мирского, с которой он познакомился еще в гимназические годы. Морозов описал свой с Михайловым визит к Кестельман, изнеженной холеной барышне, расслабленной и томной, с французским романом в руках, голубой будуар, залы с золочеными рамами картин и хрустальными люстрами, кофейные сервизы XVIII столетия.

«— Значит, вы нам сочувствуете? — спросил Михайлов.

— Да, очень! — ответила она.[770]

Юная особа, делившая досуг между туалетным столиком и пустой болтовней, имела склонность к романтическим фантазиям. Ее героем нежданно-негаданно оказался Сергей Кравчинский, зарезавший среди белого дня в центре столицы шефа жандармов, главноуправляющего III отделением Н. В. Мезенцева, предшественника Дрентедьна. Кравчинскому удалось благополучно скрыться с места преступления и эмигрировать в Европу. Дерзкое хладнокровное убийство Мезенцева было выполнено столь артистично, что Кравчинский в один день превратился в кумира землевольцев. Этот кумир поселился в воображении невесты Мирского, и она желала видеть своего жениха таким же смелым и решительным, дерзким и мужественным. Вслед за Н. А. Морозовым и А. Д. Михайловым известный историк освободительного движения П. Е. Щеголев утверждал, что желание Мирского застрелить А. Р. Дрентедьна родилось под влиянием «романтическою восторга» Кестельман перед Кравчинским.[771] Сам же Мирский во время следствия о мотивах покушения заявил следующее:

«Выйдя из крепости, я был возмущен как всем тем, что предпринималось против членов этой партии и вообще против учащейся молодежи. Высылки целыми массами в Сибирь молодых людей, студенческая история здесь в Петербурге в конце, прошлого года, когда студентов Казаки били нагайками и кроме того слишком стеснительное содержание заключенных в тюрьмах лиц, принадлежащих к социально-революционной партии, все это возмутило меня как против подобного порядка вещей вообще, так и против личности Шефа Жандармов, которого я считал главным виновником этих явлений. Лично же против Генерала-Адъютанта Дрентельна я не имел ничего, хотя на просьбу о дозволении продолжить курс в Медико-Хирургической Академии, я получил от Генерала-Адъютанта Дрентельна отказ. Отказ этот не был для меня особенно важен, так как я не рассчитывал окончить курс собственно потому, что предполагал возможность высылки в Сибирь по тому делу, по которому содержался в крепости, но желал пользоваться званием и видом студента. Вследствие же высказанного у меня зародилась мысль так или иначе выразить свой протест какой-нибудь террористической мерой, с этой целью я и стрелял в Генерал-Адъютанта Дрентельна 13 марта сего года. Я не желал непременно убивать его. а хотел показать, что всякий Шеф Жандармов, поступающий таким образом как поступал Генерал-Адъютант Дрентельн, подвергает свою жизнь опасности. Мне как человеку, не как революционеру, было бы больно, если бы я причинил хоть малейший вред Г. Дрентельну, так как и он человек: я способен был только как революционер сделать выстрел в Шефа Жандармов, как очень задевшем интересы моей партии».[772]

В необъятном фонде Министерства юстиции, хранящемся в Российском государственном историческом архиве в Петербурге, находится оригинал собственноручной записки еще молодого, но уже подававшего большие надежды прокурора С.-Петербургской судебной палаты В. К. Плеве, представленной Александру II 20 августа 1879 года. Приведу из нее извлечения:

«13 марта 1879 г., около часа дня, в то время, когда Шеф жандармов Генерал-Адъютант Дрентельн, отправляясь в заседание Комитета Министров, проезжал в карете вдоль Лебяжьего канала по направлению к Дворцовой набережной, какой-то молодой человек, скакавший в карьер на темно-гнедой лошади, обогнал его карету, выстрелил из револьвера в окно кареты и, опередив ее, сажень на 6, остановился круто, на всем скаку повернул лошадь навстречу кареты и выстрелил вновь, после чего опять поскакал вперед к Дворцовой набережной. Желая догнать всадника, кучер кареты погнал лошадей, но вскоре потерял его из виду и продолжал погоню на удачу. Проехав по набережной, Самборскому переулку, Шпалерной улице и Воскресенскому проспекту до угла этого последнего и Захарьевской улицы, преследовавшие всадника Генерал-Адъютант Дрентельн и его кучер узнали, что лошадь стрелявшего упала вместе с ним и была взята городовым Мухаметовым, всадник же с места падения уехал на извозчике. Розысками полиции было затем обнаружено, что преступник, сев в извозчичьи сани, поехал по Воскресенскому проспекту, а затем повернул на Захарьевскую, приказал остановиться у дома № 3 и, расплатившись с извозчиком, вошел в помещавшуюся в этом доме табачную лавочку Терентьева, купил пачку папирос и, выйдя из лавки, направился по Захарьевской к Таврическому саду в виду швейцара дома № 3, который однако же не заметил как далеко неизвестный прошел по принятому им направлению».