При виде этой группы все, включая самого Иоанна Бесстрашного и его свиту, застыли на месте. Герцог восседал на лошади, следовательно, находился вровень с артистами на помосте. Его хитрая лисья мордочка напряглась. Тассен принялся играть на виоле кароль, и птица с волчицей начали танцевать.

В публике не прекращался смех: ряженые танцоры кружились по помосту, держась за лапы и потешно задирая ноги. Теперь птица очень смешно обнимала свою партнершу, приблизив клюв к ее морде и пытаясь пощекотать ей грудь, в то время как волчица хихикала от удовольствия, время от времени взывая:

— Людовик! Людовик!

Человек в обличье белой птицы заметил, наконец, двух скорчившихся бедняков. Он подал знак музыканту, и мелодия стихла. Покинув свою партнершу, он приблизился к мужчине и женщине и угрожающим тоном потребовал:

— Налоги! Заплатите мне налоги!

Женщина и мужчина бросились перед ним на колени, простирая руки.

— Помилуйте, монсеньор! У нас ничего нет. Мы так бедны!

Тогда птица вынула из-под плаща суковатую палку и принялась безжалостно колотить их, приговаривая:

— Налоги! Мои налоги!

В конце концов, Николе протянул ему несколько мелких монеток, спрашивая дрожащим от слез голосом:

— Но почему такие большие налоги, монсеньор?

— Конечно, чтобы воевать с англичанами, черт возьми!

Тут к нему приблизилась волчица в короне. Луи поцеловал ее в морду и передал ей деньги:

— Это — для вас, моя королева!

Они вновь принялись танцевать и смеяться. И тут раздался страшный рев. Отбросив виолу, Тассен в своей львиной шкуре поднялся во весь рост. В руках он держал лопату. При виде его птица и волчица, бросив монеты, убежали. А Тассен поднял деньги и вернул беднякам со словами:

— Я не заставлю вас платить налоги и даже дам выпить!

На подмостки втащили бочонок. Лев открыл его и протянул мужчине и женщине стаканы с вином.

Все дружно закричали:

— Да здравствует герцог Бургундский!

Толпа подхватила этот крик, публика разразилась овациями и бурными воплями «браво!». Сам Иоанн Бесстрашный скромно выразил удовлетворение. Он улыбнулся, слегка кивнул головой в сторону комедиантов и удалился.

Луи уже спустился с подмостков, когда к нему приблизился огромного роста пузатый человек, одетый в дорогое черное платье, отделанное горностаем. Луи преклонил колени перед важным сеньором, который взирал на него весьма благосклонно.

— Прими мои поздравления, балаганщик. Ты прекрасно разбираешься в политике.

Человек величественно удалился, и на его месте возник другой: высокий, белокурый, лет двадцати пяти, одетый в светскую одежду, но с тонзурой, как у церковного лица, — судя по всему, студент. Он заговорил с Луи весьма почтительно:

— Это был Пьер Кошон, доктор теологии, бывший ректор парижского Университета, советник господина герцога и наш учитель.

Луи это было известно лучше, чем кому бы то ни было, потому что уже много лет он следил за этим Кошоном. Луи знал также, что сей доктор теологии был самым фанатичным сторонником герцога Бургундского в Университете. Впрочем, Университет был целиком куплен Иоанном Бесстрашным. Однако требовалось продолжать игру. Человек-птица взволнованно пробормотал:

— Какая честь для жалкого шута вроде меня!

Студент представился:

— Меня зовут Иоганнес Берзениус. Я магистр искусств и вскоре стану также магистром богословия. Я доверенное лицо герцога. Вы и есть автор пьесы?

— Да, мэтр Берзениус.

— Так кто же вы такой?

Этот вопрос вызвал у белой птицы поток слов, сопровождаемый бурными взмахами крыльев.

— Болтун, мэтр Берзениус! Мое имя — Болтун! Я всегда был настолько болтлив, что меня так прозвали, и все, даже я сам, забыли о том имени, что было мне дано при крещении. Уверяют, будто я разговаривал уже в материнской утробе!

— Откуда вы?

— Отовсюду и ниоткуда. Моя мать была бродячей артисткой. Она все время разъезжала с труппой: поди знай, где я родился. Помню, совсем молодым я оказался в Пантене. Пантен — это просто рай для комедиантов! Знаете Монфоконские виселицы? Так это совсем рядом. Я называл повешенных «мои марионетки». Именно им я прочел свой первый фарс, а они смеялись, как они смеялись…

Луи сам принялся хохотать так громко, что чуть не поперхнулся. Наконец, между двумя приступами смеха он сумел выговорить:

— Во все горло!

Иоганнес Берзениус воспользовался тем, что его собеседник вновь немного успокоился, и попросил:

— Не могли бы вы снять маску?

Болтун резко сменил тон.

— Увы, уважаемый мэтр. Я стал жертвой ужасной болезни. Мне удалось вылечиться, но на коже остались такие страшные следы, что я не хочу ее показывать никому.

Берзениус отпрянул.

— Это проказа?

— Нет, проказа подступает медленно. А я подхватил какую-то лихорадку, сам не знаю, как и где. Я был не один. Многие заболели одновременно со мной. Почти все умерли, а у тех, кто выжил, навсегда остались страшные следы. Вы должны знать, что это такое, мэтр Берзениус, вы же ученый…

Студент наклонил голову.

— Ну ладно, Болтун. Вы могли бы написать еще один фарс в честь герцога?

— Конечно.

Внезапно Луи застыл, пораженный. В свите бургундцев он только что заметил мальчика, чье сходство с его отцом показалось ему просто поразительным. Ошибиться было невозможно. Луи мог бы поклясться, что он сам был именно таким в том же возрасте. Комедиант указал на юного пажа Берзениусу:

— А кто это?

— Этот? Новый паж. Недавно был принят по рекомендации Рауле д'Актонвиля. Он себя очень странно называет — Адам Безотцовщина. Правда, забавно, не находите?

Луи ничего не ответил. На этот раз Болтун не нашел слов, и Берзениус удалился.

Как только тот отошел, прибежал обеспокоенный Николе:

— Вы нас обманули! Вы обещали нам много золота, а мы получили одни только овации и крики «браво!».

Луи нисколько не смутился.

— Не беспокойтесь. Золото прибудет, оно уже в пути.

И в самом деле, в тот же вечер на паперти собора вновь появился уже знакомый силуэт Иоганнеса Берзениуса. из-под плаща он извлек толстый кошелек, содержимое которого угадать было совсем не трудно. Вся труппа рассыпалась в изъявлениях благодарности. Студент прервал общие восторги:

— Где вы живете?

Белая птица забормотала своей привычной скороговоркой:

— Здесь и там, везде и нигде! На церковной паперти, в закоулках крепостной стены, на кладбище. Нам много не надо, и чего нам бояться, бедным комедиантам?