Чем хуёвей обстояли дела, тем чаще я держал пацана при себе. Я раньше никогда не жил по-отцовски, так что теперь было классно смотреть, как он подрастает, говорить ему при случае: а ну, помоги-ка, сынок. В общем, мы с Марлоном стали командой. Энджела в 1976-м была еще слишком мелкой, чтобы путешествовать.

Мы добирались до концертов на моей шикарной тачке. И Марлон работал штурманом. Ведь в те дни еще существовали разные страны, не было никакой Европы без границ. Так что я поставил ему ответственную задачу, дал работу: «Будешь мне говорить, когда подъезжаем к границе». Чтобы добраться из Швейцарии в Германию, надо было проехать через Австрию. И тут такое дело: швейцарская граница, стоп, теперь Австрия, пятнадцать миль по Австрии, снова стоп, теперь Германия. Много границ переедешь, пока доберешься до Мюнхена. Вообще сечь нужно было очень четко, особенно в снег и гололед. И Марлон держал ситуацию под контролем. Он говорил: «Пятнадцать километров до границы, пап». Это когда нужно было тормознуть, вмазаться и либо выбросить все хозяйство, либо заново его переложить. Иногда он тыкал меня и говорил: «Пап, тормози. Падаешь уже, у тебя голова не держится». В общем, вел себя не по годам. Что просто было необходимо, когда к нам заявлялись с визитом. «Эй, пап!» — «Что, чего?» (Он меня трясет, чтоб я проснулся.) — «Внизу люди в синих костюмах».

Не так уж часто я опаздывал на концерты — и не пропустил вообще ни одного, — но, когда я опаздывал, я опаздывая по-королевски. И обычно это все равно выходит крутейший концерт. По моему опыту могу сказать, что народ не против подождать, если ты в конце концов появишься и отработаешь свое. Вообще помню один сплошной полухипповый туман, туман-дурман. В 1970-х время начала шоу было тогда, когда я просыпался. Я мог опаздывать на три часа, но никаких пределов по времени окончания тогда не существовало. Если ты шел на концерт, ты оставался на всю ночь. Никто не обещал, что начало по расписанию. Если я припозднился, прошу прощения, значит, такое время для концерта было как раз правильное. И все равно никто не уходил. Но и я не испытывал судьбу, старался свести задержанные концерты к минимуму.

Как правило, если я опаздывал, то потому, что крепко спал. Помню, как Марлону приходилось меня будить. Это вообще-то превратилось в привычку. Джим Каллахан и охранники знали, что у меня пистолет под полушкой и сами меня будить не хотели. За полчаса до планируемого выхода на сцену, они засылали Марлона, прямо вталкивали ко мне в спальню «Пап...» Марлон очень быстро разобрался, что к чему. Он знал что говорить. «Пап, ну пора уже, серьезно». Что-то в этом духе. «Значит, часа два еще есть, да?» — «Пап, я их и так держал долго». Очень грамотно меня опекал.

Я в те годы вел себя немного непредсказуемо, или, точнее, другие про меня так думали. Я ни в кого даже не стрельнул ни разу, но их всегда держал страх, что я проснусь как-нибудь не в том состоянии и схвачусь за пушку, потому что решу, что меня грабят. Правда, конечно, я и сам немного пестовал эти страхи — пригодится, когда надо. Я не собирался никого пугать, но расписание было жесткое, при мне был малолетний пацан, и я сам был в довольно хреновой кондиции.

Как правило, когда я выходил на сцену, я был только что из постели. Но вылезти из постели — это одно, а проснуться — совсем другое. Мне для этого нужно часа три-четыре. Потом уже можно натягивать шмотки. Если брать мои минимальные промежутки между выползанием из кровати и вползанием на сцену, то даже в этих случаях я должен был быть на сцене час назад. «На мне сейчас что?» — «Пижама, пап». — «Так, быстро, где эти сраные брюки?» Но обычно я и так отрубался прямо в том, что собирался надевать на сцену. И полчаса спустя «Дамы и господа. Rolling Stones!» Прикольная побудка, ага.

Но пусть Марлон сам расскажет.

МАРЛОН: Тур 1976-го года проходил по Европе, и потому-то я с ними и уехал на все лето, вплоть до августовского концерта в Небуорте, когда они играли с Lynyrd Skynyrd и 10СС. Меня просили будить Кита, потому что он правда мог начать беситься — не любил, когда его будят. Так что Мик или кто-нибудь подходил ко мне и говорил: нам надо выдвигаться через пару часов, давай-ка сходи разбуди папу. Я единственный мог это сделать без риска, что мне оторвут башку. И я начинал: папа, вставай, тебе надо ехать, собираться, надо успеть на самолет — и он меня слушался. Со мной он был очень мирный. Мы ездили на концерт, а потом возвращались. Я в самом деле не помню никаких особенных вакханалий, правда. У нас был один номер с двумя кроватями. Я будил его и заказывал завтрак прямо к нам. Себе — мороженое или там кусок торта. И официантки часто начинали меня жалеть по-всякому — ах ты мой бедный мальчик, — но я их посылал в жопу. Дико меня доставали. Потом еще я быстро сообразил насчет прихлебателей и всех, кто хотел пробиться к Киту через меня. И так же быстро привык от них избавляться — говорил: слушайте, вы мне здесь не нужны, так что уходите. А Кит мог сказать: эх, мне пора Марлона укладывать, — тоже чтоб очистить территорию. А некоторым девицам или скользким типам я просто говорил: валите отсюда, отец спит, отстаньте от нас, на хуй. С ребенком-то не попререкаешься, поэтому приходилось слушаться.

Я хорошо помню, что Мик на тех гастролях был просто душкой. Мы сидели в Германии, в Гамбурге. Кит спал, и тогда Мик позвал меня к себе в номер. Я никогда не ел гамбургеров, и он мне один заказал. «Ты ни разу не пробовал гамбургер, Марлон? Ты должен попробовать гамбургер в Гамбурге». И мы сели и вместе поужинали. Он тогда был очень дружелюбный и обаятельный. И с Китом он тоже вел себя ласково. Очень был заботливый, опекал его. Это запомнилось. Это при том, в каком Кит тогда был состоянии.

Кит постоянно мне читал. Мы любили книжки про Тинтина и Астерикса, но он не знал французского, а издания были французские, и он все сочинял от начала до конца. И через много лет я понял, что, когда мы читали Тинтина, он ни черта не знал, о чем там рассказывалось, — всё время нагло блефовал. Учитывая горы героина и то, как он периодически залипал посреди чтения, — выдающееся достижение, я считаю. Хорошо помню, что у меня были только одни кроссовки и одни брюки на все гастроли, и я заносил их вусмерть. Еще там были телохранители Боб Бендер и Боб Ковалски - два Боба. Каждый по шесть футов, огроменные мужики, хоть взбирайся на них, как на скалы. Один блондин, другой темный, и когда стояли, то были как два парных упора для книжек. Я с ними играл в шахматы в коридоре, потому что они только этим и занимались: сидели в коридоре и убивали время за шахматами. Классное было развлечение Вообще вся эта эпопея не оставила каких-то травматических воспоминаний — мне казалось, что здорово мотаться каждый вечер на концерт в новый город. Я иногда не ложился часов до пяти ночи, а потом дрых до трех дня. Это для Кита был нормальный режим.

Про наркотики мне вообще не было интересно. Я считал всех этих людей какими-то дураками, мне казалось пьяным идиотизмом то, чем они занимаются. Анита рассказывает, что я выкурил кучу косяков на Ямайке, когда мне было четыре или около того, но это вообще очень в духе Аниты, такие истории. Мне была противна вся эта наркоманская возня, но я хорошо научился тому, что надо все прибирать, ничего не трогать и ничего не оставлять на виду. Если я замечал эту дрянь, тут же её припрятывал подальше. И сплошь и рядом бывало, что я беру журнал или книгу, а там насыпаны дорожки кокса, которые тут же разлетаются повсюду. Но Кит особенно не злился из-за этого.