Приятно.

И пальцы на щеке перестали вызывать омерзение.

Захотелось потрогать золотые серьги. Или алмазные капельки, поблескивавшие в волосах. Примерить высокую шляпу, с которой спускалась дымка вуали, словно туман над рекой.

– Я твоя тетушка, милая, – сказала женщина, глядя в глаза Эржбете. – Клара.

Она протянула руку, и Эржбета, непривычно робея, коснулась раскрытой ладони.

Глубоких-глубоких линий.

Как ущелья. В ущельях воет ветер, разворачивая стяги. Он подхватывает на крылья тучи стрел и швыряет их на стены замка. Стрелы свистят, сливаясь тысячами голосов в протяжный вой. Железные наконечники, сталкиваясь с камнем, высекают искру. Или пробивают панцири и толстые кожи, впиваясь в тело. И ветер с радостью срывает крики с губ умирающих…

Катится, гремит оружием лавина людская. Цепляется хлыстами осадных лестниц за стены, стучит круторогим тараном в ворота, глотает струи кипящей смолы и камни, что сыплются сверху. Трещат ворота. Вскрывается замок, как раковина, и воющие смуглолицые люди сотнями клинков кромсают мягкое его нутро.

То тут, то там вспыхивают огни. Льется кровь. Прорезает общий гомон боя протяжный женский крик. Копыта мнут людей, секиры рубят, мечи колют. Татарин на скаку вспарывает кончиком копья глотку и смеется, радуясь умению. И падает, сраженный последней стрелой.

Сдался замок.

Затихла битва.

– Что ты видишь? – жесткие пальцы вцепились в подбородок, задирая голову, нос прижался к носу, а мертвые глаза оказались очень близко. – Что ты видишь?

Синее-синее небо и синие же вершины, словно вылепленные из вышины. Белые гроздья облаков. Белая лента на шее. Серое лицо, искаженное мукой.

Раскрывается рот в немом крике, дергаются обрубки рук, мажут красным по камню. И под гогот толпы изуродованное тело насаживают на вертел, поднимая над костром.

Эржбета хочет отвернуться, но пальцы не позволяют.

– Что ты видишь?!

Все. Она видит рождение и младенца в белых пеленках. И повитуху, получающую награду из рук короля[2].

Видит дитя в тяжелом наряде.

Видит девушку у алтаря, над которым, заслоняя крест, расправил крылья дракон Батори.

Видит старика, чье лицо скрывается под подушкой, и молодая, свирепо рыча, давит на его грудь коленом. Пальцы ее побелели от гнева, искаженное злобой лицо страшно.

И прекрасно.

И снова свадьба да алтарь, марево над многими свечами. Золото и багрянец. Кровать с резными столбиками и тяжелый балдахин с желтыми кистями. Тронь – и распрямятся бархатные складки, закрывая молодоженов от жадных глаз прислуги.

– Вы их убили, – шепчет Эржбета, и незабудковые глаза вспыхивают жизнью.

– Да, – звучит несказанное. – И других тоже.

Йохан Бетко умер от яда. А Валентин Бенко в пропасть упал… он был неуклюж, а Клара – осторожна.

– Ты… тебя изгонят, – слова выходили из Эржбеты, хотя ей совсем не хотелось говорить. – Признают недостойной называться Батори. Твой отец…

…сам убивал многих, пусть и чужими руками.

– …а потом ты умрешь…

…глядя на то, как корчится на вертеле молодой любовник, а после – в лицо турецкого паши. Он будет щедр к своим солдатам, он всем желающим даст попробовать этого поразительно белого тела. А после, когда желающих не станет, самолично перережет горло.

И снова все будет красно.

Внизу.

Вверху останется только синее.

– У тебя удивительная дочь, – говорит Клара, отпуская девочку. – Береги ее. И берегись ее.

Этот тихий, словно шелест осенних листьев, голос летит по залу. А Клара вынимает из волос высокий гребень, украшенный накладками слоновой кости, и протягивает Эржбете.

– Возьми, милая. Спасибо за предсказание.

– Оно было недобрым, – хмурится за спиной отец.

Гребень теплый. От него исходит все тот же тонкий ландышевый аромат, и меж зубьев застрял седой волос.

– Оно было честным, Дьердь. От судьбы не уйдешь. Помни об этом, солнышко. Всегда помни.

Теткин голос пробивался сквозь сон, в котором Эржбета шла по воде, а потом оказалось, что вода – не вода, а кровь. И не водоросли тянутся к ногам Эржбеты – волосы женские. Просвечивают на дне глаза, и трепещут ресницы, порождая волну.

Страшно.

Но восходит луна, плещет белым светом, и успокаивается алое море.

– От прекрасного союза Солнца и Луны, восхитительного соединения петуха в золотом оперенье и серебряной курицы – говорит Клара, стоящая на острове из мужских голов, – рождено все сущее. Помни и об этом тоже.

– Я помню.

Волны гасят голос.

Головы дрожат, грозя рассыпать остров, но тетка скидывает широкое одеянье и белые крылья его подобны снегу. Но тело ее еще белее.

– Ты избрана, – шепчут алые губы. – Ты избрана им!

– Кем?

– Великим Иштеном. Иди ко мне.

– Я боюсь.

– Чего?

– Заблудиться. Я не вижу дороги.

– Иштен пришел на эти земли вместе с даками. Иштен подарил победу нашим предкам, пусть те, кто принял ее, и славили распятого. Здесь нет его власти. Здесь нет его силы.

Тетка пела, вытянув руки над морем, и лунный свет стекал с ее пальцев, сплетаясь узкой тропой. Эржбета ступила на нее, забыв про страх.

– Здесь правит Иштен и три сына его. Один есть дерево. Другой есть трава. Третий есть птица.

Лунный свет жег ноги холодом. Дорожка становилась все уже, пока не превратилась в лезвие клинка. И каждый шаг оставлял на ступне глубокую рану. Но раны не кровили, и боль, пусть явная, была терпима.

– Он есть, – сказала Эржбета, вытягивая руки, почти касаясь пальцами пальцев тетки.

– Он есть, – эхом повторила она.

Эржбетины ладони, испачканные светом, почти истаяли. А море закружилось, выплеснуло грязную волну на берег, и иссякло, превратившись в чашу.

На дне ее сидели боги.

Трехликий Иштен с раскрытыми ртами.

Карпатский Ердег, бледный и немочный, окруженный черными котами.