Открылась дверь, и вошла Дарлина в коротком атласном платье как на коктейль и цветочной шляпке, изящно поддергивая на ходу подол.

— Явилась наконец? — заорала ей Лана. — Я сказала тебе сегодня к часу быть.

— У меня вчера вечером какаду слег с простудой, Лана. Просто ужас. Всю ночь кашлял, мне в самое ухо.

— И где ты только такие отговорки придумываешь?

— Да так и было же ж, — обиженно пробурчала Дарлина. Она водрузила свою громадную шляпку на стойку и вскарабкалась на табурет, прямо в тучу дыма, выпущенную Джоунзом. — Я ж его к ветеринару сёдни утром должна была свозить, укол витамина сделать. Я ж не хочу, чтоб бедная пташка мне все мебеля обкашляла.

— Чего это тебе вчера в голову взбрело тех двух субчиков привечать? Каждый день, каждый же день, Дарлина, я пытаюсь тебе объяснить, какая нам тут клиентура нужна. А тут захожу и вижу, как ты всякую дрянь с моего бара пожираешь с какой-то старой каргой и какой-то жирной говняшкой. Ты что — хочешь мой бизнес прикрыть? Люди сюда сунутся, увидят эдакую комбинацию — и в другой бар отвалят. Ну что еще нужно сделать, чтобы ты зарубила себе на носу, Дарлина? Как еще нормальному человеку достучаться до таких мозгов, как у тебя?

— Ну я же ж вам уже сказала — мне стало жалко несчастную женщину, Лана. Вы б видели, как ее сын третирует. Вы б слышали, какую историю он мне про «грейхаунд» рассказывал. Покуда эта милая старушка сидит и платит за всю его выпивку. Я ж не могу не взять хоть один из ее кексиков, чтобы ей приятное сделать.

— В следующий раз поймаю, как ты таких людей поощряешь и мне всю инвестицию гробишь, пинка отсюда прямо под зад получишь. Это ясно?

— Да, мэм.

— Ты хорошо поняла, что я сказала?

— Да, мэм.

— Ладно. Теперь покажи этому мальчонке, где мы швабры и прочую срань держим и убери бутылку, которую старушенция раскокала. Ты отвечаешь за то, чтобы все это чертово заведение сверкало как стеклышко из-за того, что ты мне вчера вечером тут натворила. Я за покупками. — Лана дошла до дверей и обернулась. — И я не хочу, чтобы кто-нибудь дурака валял с ящиком под стойкой.

— Вот те крест, — сказала Дарлина Джоунзу после того, как Лана хлопнула за собой дверью, — тут хуже, чем в армии. Она тебя только сегодня наняла?

— Ага, — ответил Джоунз. — Тока не совсем наняла. Она меня как бы с подставки на укционе купила.

— Ты, по крайней мере, жалованье получать будешь. А я на одни проценты вкалываю с того, скока тут народ вылакает. Думаешь, легко? Попробуй убеди кого-нить купить вторую рюмашку того, что они тут набодяжат. Голимая вода. Да чтоб хоть как-то торкнуло, надо десять, пятнадцать долларов спустить. Вот те крест, работа аховая. Лана даже в шампаньское воду спускает. Поди сам попробуй. А еще скулит, что бизнес завонялся. А с бара небось не берет ничего, а то знала бы. Пусть у ней хоть пять человек дует, она башли гребет. Вода ж ничё не стоит.

— А чо она покупать пошла? Кнут?

— Хрен ее поймешь. Лана мне никогда ничего не говорит. С прибабахом она, эта Лана. — Дарлина изысканно высморкалась. — А я на самом деле хочу стать экзотикой. Я уж и движения дома репетирывала. Развести бы Лану, чтоб я тут по вечерам танцевала, тогда и регулярная зарплата мне будет, и можно бросить водичку за проценты толкать. А кстати, хорошо, что вспомнила: мне с того, что эти тут выдули вчера, кое-какие проценты капают. Старушка-то порядком пива насосалась, точно. Прям и не знаю, чего Лана разгунделась. Бизнес как бизнес. Жирик этот с мамашкой ничуть не хуже других, кого сюда заносит. Я так думаю, Лану эта смешная зеленая шапочка заела, что он на макушку себе напялил. Он когда говорил — наушники натягивал, а когда слушал — снова их подымал. А как Лана подвалила, так на него уже все орали, поэтому ушки на шапке у него торчали, что твои крылышки. И смех, и грех.

— Так ты говоришь, чувак этот тут со своей мамашей шибался? — спросил Джоунз, мысленно что-то сопоставляя.

— Ага. — Дарлина сложила носовой платок и запихнула себе в декольте. — Только б им в голову не взбрело снова сюда зарулить. Тогда уж мне наверняка туго придется. Х-хосподи. — Дарлина тревожно огляделась. — Слышь, нам тут чего-то сделать надо, пока Лана не вернулась. Только ты это. Не шибко напрягайся чистить эту помойку. По-моему, тут чисто никогда не было — сколько себя тут помню. К тому же все время тут хоть глах выколи — никто ничего и не заметит. Лану послушать, так эта дыра у нее — прямо «Ритц» да и только.

Джоунз пульнул в нее свежей тучей. Через очки ему вообще едва ли что-то было видно.

* * *

Патрульному Манкузо нравилось ездить на мотоцикле по Проспекту Св. Чарльза. В участке он позаимствовал самый большой и громкий — сплошь хром и небесная голубизна, он по мановению переключателя весь вспыхивал и мигал китайским бильярдом красных и белых огней. Сирены — какофонии дюжины ополоумевших котов — хватало на то, чтобы все подозрительные субъекты в радиусе полумили испражнялись от ужаса и неслись в укрытие. Любовь патрульного Манкузо к мотоциклу была платонически интенсивна.

Хотя силы зла, генерируемые отвратительным — и, очевидно, невозможным для раскрытия — подпольем подозрительных субъектов, в этот день казались ему очень далекими. Древние дубы Проспекта Св. Чарльза арками склоняли ветви над проезжей частью, укрывая ее будто тентом и охраняя патрульного Манкузо от мягкого зимнего солнца, плескавшегося и искрившегося на хроме мотоцикла. Хотя последние дни были холодны и промозглы, этот неожиданно оказался на удивление теплым — такое тепло и смягчает новоорлеанские зимы. Патрульный Манкузо ценил эту мягкость, поскольку на нем были лишь майка да бермуды — на таком гардеробе остановился сегодня сержант. Длинная рыжая борода, закрепленная за ушами посредством проволоки, в действительности несколько согревала ему грудь; он умудрился выхватить бороду из шкафчика, когда сержант отвернулся.

Патрульный Манкузо вдыхал полной грудью прелый запах дубов и думал, романтически отклоняясь от темы, что Проспект Св. Чарльза — наверное, самое славное место на свете. Время от времени он обгонял медленно качавшиеся трамваи, казалось, лениво не направлявшиеся ни к одной определенной конечной остановке, следуя своему маршруту меж старых особняков по обе стороны проспекта. Все выглядело таким спокойным, таким процветающим, таким неподозрительным. В свое нерабочее время он едет проведать эту несчастную вдову Райлли. Она казалась такой жалкой, когда рыдала среди обломков. Ну, по крайней мере, он попробует ей хоть как-то помочь.

На Константинопольской улице он свернул к реке, треща и рыча по обветшавшему району, пока не поравнялся с кварталом домов, выстроенных в 1880-х и 90-х годах, — деревянных реликтов готики и Позолоченного Века, с которых осыпались резьба и завитки орнаментов. Стандартные пригородные строения боссов в твидовых костюмах, разделенные тупичками настолько узенькими, что стены можно соединить школьной линейкой, и огороженные острыми железными частоколами и низенькими стенами из крошащегося кирпича. Здания побольше становились импровизированно многоквартирными, причем веранды превращались в дополнительные комнаты. В некоторых двориках блестели алюминиевые гаражи, а к одному-двум домам уже были приделаны сверкавшие алюминием навесы. Весь район деградировал от викторианского до никакого в особенности, квартал переехал в двадцатый век беззаботно и небрежно, причем — с весьма ограниченными средствами.