От звонка в дверь Катя чуть вздрогнула. Костя уныло покосился на нее и поднялся.

— Еду привезли. Тоже забыла?

Катя не ответила, потому что ему нужно было открывать.

Во время ужина она делала все, чтобы не возвращаться вновь к теме ее странной памяти, живущей по своим собственным правилам. Они не спеша выпили бутылку вина, постепенно переместившись в спальню. Костя намекал, что не прочь открыть и вторую — повод-то есть, и не самый плохой — но Катя возразила. Завтра ей на работу.

— Было бы неплохо, если бы ты завтра пораньше освободилась, — сказал он. — Ты же после дежурств можешь отпроситься? Мы бы с твоими вещами окончательно разобрались. А то эти коробки в прихожке…

Катя кокетливо улыбнулась:

— Может, я специально не спешу их разбирать? Чтобы ты не расслаблялся?

— А я всегда в тонусе, — поддержал ее Костя и, отставив пустой бокал, потянулся к ней с поцелуем.

Помешал телевизор. По которому начался региональный выпуск новостей.

— Костик, погоди секунду!

Ее внимание привлек коллаж на экране слева от головы ведущей. Окровавленный нож и поверх него надпись-заголовок агрессивным красным: «Маньяк в городе?». Катя добавила звук.

— …Предположительно, молодые девушки. Как нам сообщили на условиях анонимности в УВД города, тела были обнаружены в заброшенном доме на территории поселка Замаячный Промышленного района. Тела убитых могли пролежать там несколько лет. Напомним, поселок Замаячный является самым криминогенным районом нашего города. Его история начинается с начала прошлого века, когда в районе южнее железнородожной станции «Маяк» на окраине города начали селиться приезжие без документов, а также беглые из стран Средней Азии и других регионов России. Здесь началось самовольное строительство. Постройки напоминали землянки. Перед Великой Отечественной на территории Замаячного поселка, в народе прозванного Ямой из-за своего расположения в низинах, продолжилась хаотичная и незапланированная индивидуальная жилая застройка. Это привело к отсутствию улиц в их классическом понимании и образованию своеобразных ярусов, когда, вроде бы двигаясь по улице, человек может наступить на крышу дома или вдруг провалиться во двор. В настоящее время поселок занимает большую площадь, здесь проживает от пяти до десяти тысяч человек. Но сколько именно, не могут сказать даже в городской администрации…

И словно где-то в управлении почувствовали, что мысли Кати вернулись к Яме. Потому что в прихожей зазвонил ее сотовый. Костя недовольно закряхтел, откидываясь на подушку. Чмокнув его в щеку, Катя выскользнула из комнаты и схватила лежащую у зеркала трубку.

Надпись на дисплее гласила: «Гапонов».

— Да, Ефим Алексеевич, — удивленно произнесла Катя в микрофон.

— Ты прости, что так поздно, — вздохнул скрипучий голос шефа. — Я сейчас всех на уши ставлю, потому что меня самого выдернули и, как щенка, в ледяную воду…

— Что-то случилось?

— Ты сегодня в Яму выезжала. Три трупа. Одна из убитых… Ее опознали. И по одежде, и по зубам. Это Наталья Марфина. Понимаешь?

Фамилия была знакомой. Даже очень. Но откуда именно, Катя сообразила не сразу.

— Марфина?

— Наталья Евгеньевна Марфина, — устало отозвался Гапонов. — Дочка нашего мэра.

— Говорят, что самое трудное — это потерять родителей. Чепуха. Я своих потерял много лет назад. Это естественный процесс. Самое трудное, что только может быть в этом мире — потерять своего ребенка.

Марфин стоял у окна и тусклым, безжизненным взглядом смотрел с высоты третьего этажа в никуда. За окном простирался огороженный с обеих сторон квартала — сюда могли заезжать только автомобили администрации — участок улицы Советской. Главной улицы города, его, Марфина, стараниями ставшей четыре года назад пешеходной. Исторический центр города с 400-летней историей. В подтверждение богатого прошлого напротив мэрии тянулись особняки из красного кирпича с резными балкончиками и балюстрадами, отстроенные еще в XIX веке. Сейчас там располагались управления горадминистрации — от жилищной политики до социальной защиты населения — которым не нашлось места в основном здании.

Марфин не видел ничего этого.

— Потерять того, кого ты вырастил. Кому ты всю его жизнь дарил свою любовь за то, что он просто есть. За кем наблюдал каждый день, глядя, как это создание, которое когда-то могло удержаться на твоей ладони, если расставить пальцы пошире, расцветает. Умнеет, начинает понимать мир, мечтает, стремится… — Марфин стиснул зубы, чтобы не выдать рвущийся из груди стон. — Ее мать умерла от рака десять лет назад. Наташе было всего восемь лет. Она только в школу пошла… Мы пережили это вместе. Бок о бок. И мы, наверное, справились. Не мне судить.

Марфин заметил фургон с символикой городского телеканала, который прошмыгнул слева, на перекрестке Советской с Пушкинской, явно съезжая к обочине.

Началось.

— Моя дочь была для меня всем, — сказал он. — Те 18 лет, что мы с ней были вместе, я учил ее жить. А она учила меня любить. Пыталась, но, наверное, так и не научила. Я постоянно рвался делать дела. А ведь жизнь так коротка, твою мать. Как она коротка, господи… И однажды, когда ты отрываешь глаза от бесконечного потока документов, которые нужно читать и подписывать, от монитора компьютера или от своего чертового мобильника, кого-то самого важного, к присутствию которого ты так привык, может просто не оказаться рядом. Вот о чем я жалею, Роман Алексеевич. Я не проводил с дочерью каждую минуту из тех, что были мне дарованы, как последнюю.

Марфин медленно отвернулся от окна и взглянул на Шмакова. Пузатый полковник в полицейском мундире сидел напротив его письменного стола и старался не смотреть Марфину в глаза.

— Есть хоть какая-то надежда, что это не Наташа?

Шмаков заставил себя посмотреть на хозяина кабинета.

— Господин мэр…

— Не называйте меня так, я ведь просил уже, — поморщился Марфин. — Я не мэр. Я глава города.

— Да… Евгений Игоревич. — вздохнув, с тяжелым сердцем полковник продолжил: — По стоматологическим снимкам совпадение полное. Мы можем — и обязательно так и сделаем, разумеется — провести дополнительную экспертизу на ДНК. Чтобы удостовериться. Но сомнений нет, Евгений Игоревич. Это Наталья.

Марфин коротко кивнул. О его состоянии говорили лишь побелевшие костяшки пальцев, когда он уткнулся ладонями в столешницу, чтобы не упасть. Медленно опустившись, почти осев, в кресло, Марфин чуть ослабил галстук.

— Не знаю, в курсе вы или нет… Начальнику полиции историю города не обязательно знать так, как ее должен знать градоначальник. Так вот, во времена Хрущева горисполком озадачился проблемой, которую таил в себе Замаячный поселок. Уже тогда умные люди понимали, что, если не предпринять что-то прямо сейчас, то эта клоака станет бомбой замедленного действия. И в горисполкоме возникла мысль расселить Замаячный поселок. Как раз тогда что-то подобное мы проделали с тремя деревнями в Северном округе, на месте которых начали застройку многоэтажными жилыми домами. И около Ямы начали строить пятиэтажки. Хрущевки, как понимаете. Но потом… — Марфин покачал головой. — Потом в город было решено переместить маслозавод. И все эти дома, которые успели построить на границе Промышленного района, отдали рабочим. Именно тогда все планы провалились. Это был первый и последний шанс решить проблему Ямы. Огромной черной дыры, которая, как раковая опухоль, прилипла к моему городу…