Арриэтта осторожно села. Ее охватила благоуханная свежесть. Через вход в ботинок, она увидела, словно в рамке, чудесную картину: освещенная мягкими лучами солнца чуть колышущаяся трава, примятая там, где они вчера пробирались, таща за собой мешки; желтый лютик — липкий и блестящий на вид, словно только что выкрашенный масляной краской; на рыжевато-коричневатом стебле щавеля — тля, такого нежно-зеленого цвета, что против солнца она казалась совсем прозрачной. Муравьи их доят, — вспомнила Арриэтта. — Может, и нам попробовать?

Она проскользнула между спящими родителями и как была — босиком, в ночной кофточке и нижней юбке — отважно вышла наружу.

Был прекрасный солнечный день — от омытой дождем земли поднималось множество ароматов. «Вот об этом, — подумала Арриэтта, — я всегда и мечтала, это я и представляла себе, я знала, что это существует на свете… знала, что мы это увидим!»

Она пробиралась в траве, орошающей ее ласковыми, теплыми, согретыми солнцем каплями; спустилась немного вниз по направлению к изгороди, выбралась из густорастущей высокой травы и вошла в неглубокий ров, где вчера вечером, в темноте, под дождем, ей показалось так страшно.

Дно рва было покрыто теплой наощупь грязью, которая быстро сохла на солнце; от него к живой изгороди поднималась невысокая насыпь. Ах, какая чудесная это была насыпь, с множеством корней и крошечным папоротником, с небольшими песчаными норками, с листьями фиалки, с розовыми звездочками смолки и то тут, то там, с шариками более темного алого цвета — лесной земляники.

Арриэтта стала взбираться наверх, — неторопливо, блаженно, нежась под теплым солнцем; ее босые ноги без труда находили путь, не то, что неуклюжие ноги людей. Арриэтта сорвала три земляничины и с наслаждением их съела, лежа на спине на песчаной площадке перед мышиной норой. Отсюда ей было видно все пастбище, но сегодня оно выглядело по-иному, — такое же огромное, как и раньше, так же странно поднимающееся к небу, но светлое и полное жизни под лучами утреннего солнца. Теперь все тени шли в другом направлении и казались влажными на сверкающей золотом траве. Арриэтта увидела вдали одинокую купу деревьев; по-прежнему казалось, что они плывут по травяному океану.

Она подумала о страхе матери перед открытым пространством. А я бы пошла через это поле, — сказала себе Арриэтта, — я бы куда угодно пошла… Может быть, так же думала и Эглтина? Эглтина, дочка дяди Хендрири, которую, по словам родителей, съела кошка. Неужели если ты смел, то обязательно попадешь в беду? Неужели действительно лучше, как ей внушали родители, жить потихоньку от всех в темном подполье?

Проснулись муравьи и занялись своими делами — они торопливо и озабоченно сновали то туда, то сюда меж зеленых былинок. Время от времени кто-либо из муравьев, покачивая усиком, поднимался наверх травинки и обозревал окрестности. Ах, как празднично было на сердце у Арриэтты. Да — на горе или радость — они здесь, под открытым небом, и обратного пути нет!

Подкрепившись земляникой, Арриэтта вскарабкалась по насыпи еще выше и вошла под тенистую живую изгородь.

Над ее головой была зеленая пустота, испещренная солнечными пятнами. А еще выше, там, куда с трудом мог достать взор, уходили вверх, ряд за рядом и ярус за ярусом, зеленые своды и пересекались во всех направлениях упругие ветви — изнутри изгородь походила на собор.

Арриэтта поставила ногу на нижний сук и подтянулась в зеленую тень. Это оказалось совсем нетрудно, — ведь со всех сторон под рукой были ветки, — куда легче, чем подниматься по лестнице. Забраться на лестницу такой высоты — настоящий подвиг, нужны выносливость и терпение, а какой интерес? Каждая ступенька в точности такая же, как другая. А здесь все было разным. Одни веточки были сухие и жесткие, с них тут же слезали кольца серовато-коричневой коры, другие были гибкие, живые, напоенные соком. На таких Арриэтта качалась (как часто она мечтала об этом в той, другой жизни в подполье!). Я приду сюда в ветреный день, — сказала она себе, — когда все кусты оживают и клонятся до самой земли.

Она взбиралась все выше и выше. Нашла пустое птичье гнездо — устилавший его мох был сухой, как солома. Арриэтта забралась внутрь и немного полежала. Затем принялась кидать на землю крошки мха. Глядя, как они отвесно падают вниз между сучьев, сквозь путаницу ветвей, она куда сильней ощущала высоту и испытывала восхитительное головокружение, приятное, пока она была в гнезде. Но покидать это убежище и карабкаться дальше вверх показалось ей теперь куда опаснее, чем раньше. «А что, если я упаду, — подумала Арриэтта, — как эти крошки мха? Пролечу по воздуху здесь, в тени, буду ударяться, как они, по пути о сучья?» Но она все же решилась. Не успели ее руки обхватить ветку, а пальцы босых ног чуть растопырились, чтобы уцепиться за кору, как Арриэтта почувствовала, что ей ничего не грозит, — в ней проснулась способность (до сих пор она скрывалась в самых глубинах ее существа) взбираться на любую высоту. «Это у меня наследственное, — сказала себе Арриэтта, — вот почему у добываек кисти и ступни длиннее, чем у человеков; вот почему папа может спуститься со стола по складке на скатерти, вот почему он может залезть на портьеры по бомбошкам, вот почему он может соскользнуть по тесьме с бюро на стул, а со стула на пол. Если я девочка и мне не разрешали добывать — это еще не значит, что я лишена этой способности…»

Внезапно, подняв голову, Арриэтта увидела сквозь кружевное плетенье листьев, шелестевших и трепетавших под ее торопливой рукой, голубое небо. Поставив ногу в развилку ветки и подкинув тело наверх, Арриэтта зацепилась за шип дикой розы и разодрала юбку. Она вытащила шип из ткани и зажала в руке (по величине он был все равно что рог носорога для человека). Шип оказался легким для своей величины, но очень острым и грозным на вид. Он может нам пригодиться, — мелькнуло в уме Арриэтты. — Надо подумать… что-нибудь… какое-нибудь оружие… Еще один рывок и ее голова и плечи оказались над изгородью. На Арриэтту упали горячие солнечные лучи, и, ослепленная блеском, она прищурила глаза, чтобы все рассмотреть.

Горы и долы, луга и леса — все нежилось на солнце. На соседнем пастбище паслись коровы. Через поле к лесу шел человек с ружьем — у него был совсем безобидный вид, казалось, он очень далеко. Арриэтта увидела крышу дома тети Софи; из кухонной трубы шел дым. На повороте дороги, вившейся меж живых изгородей, вдалеке показалась тележка молочника; поблескивала металлическая маслобойка, еле слышно, как волшебные колокольчики, позвякивали медные украшения на упряжи. Что за мир — миля за милей, горизонт за горизонтом, сокровище за сокровищем — полный самых невообразимых богатств, и она могла ничего этого не увидеть! Могла жить и умереть, как многие ее родственники, в пыльном полумраке, спрятавшись под полом или застенными панелями.

При спуске вниз Арриэтта нашла ритм: смелый бросок, затем разжать пальцы и упасть на ближайшее скопление листьев, своего рода сеть из гибких веточек, пружинящих под руками и ногами. Инстинкт подсказывал Арриэтте, что она ее удержит, надо было лишь слегка коснуться ее и спускаться дальше. Гуще всего листья росли на концах ветвей, а не внутри изгороди и путь Арриэтты вниз больше всего напоминал катанье на волнах: прыжок — скольжение, прыжок — скольжение.