Примерно в конце июля — августе 1826 года в Париже состоялось бракосочетание Тютчева с лютеранкой и вдовой русского дипломата Элеонорой Петерсон, урожденной графиней фон Ботмер, которая была старше своего второго мужа на три года. В первом браке она родила четверых сыновей, от которых фактически отказалась ради брака с Тютчевым. Один ребенок умер в младенчестве, остальные дети, лишенные материнской ласки, воспитывались в Петербурге. Жених и невеста принадлежали к разным конфессиям. Поэтому заключать брак нужно было дважды — по православному и лютеранскому обрядам. Для того чтобы совершить венчание по православному обряду, чиновнику зарубежной дипломатической миссии следовало предварительно получить разрешение императора на заключаемый брак. Федор Иванович, легкомысленно избегая лишних хлопот и обременительных формальностей, обязательных, однако, в его официальном положении чиновника дипломатической миссии, не испросил высочайшего соизволения на свой брак, что для карьерного дипломата той поры было поведением, мягко говоря, неординарным. Венчание было совершено по лютеранскому обряду. Такой брак мог считаться законным только в Баварии, но никак не в России. Брак не был освящен православной церковью, и будущие дети считались бы в России незаконнорожденными. Рано или поздно это обстоятельство должно было поставить моего героя в ложное положение. Федор Иванович и Элеонора вместе путешествовали, несколько лет открыто жили в Мюнхене как муж и жена и только 27 января / 8 февраля 1829 года обвенчались по православному обряду. Мы не знаем, как Элеонора реагировала на эту неспешность своего возлюбленного, но сам Федор Иванович никаких неудобств от своего «тайного брака» не испытывал. И лишь очевидная для всех беременность Элеоноры заставила Тютчева узаконить свои отношения с матерью своего будущего ребенка. Уже через три месяца после венчания, 21 апреля / 3 мая того же года, у молодой четы родилась дочь Анна[73].

Федор Иванович снискал себе всеобщее уважение. Генрих Гейне называл молодого русского дипломата своим лучшим и истинным другом и высоко ценил его остроумие. Дружескими отношениями с Тютчевым дорожили. Им восхищались и его любили не только соотечественники, но и интеллектуальная элита Баварии. Ректор Мюнхенского университета Фридрих Вильгельм Тирш в беседе с Петром Васильевичем Киреевским, который слушал лекции в университете, так отозвался о Тютчеве: «Это светлая голова, очень образованный человек и дипломат». Ректору вторил известный философ профессор Шеллинг: «Это превосходнейший человек, очень образованный человек, с которым всегда охотно беседуешь»[74]. Иван Васильевич Киреевский был покорен личным обаянием своего соотечественника: «Желал бы я, чтобы Тютчев совсем остался в России. Он мог бы быть полезен даже только присутствием своим, потому что у нас таких людей европейских можно счесть по пальцам»[75].

Незаурядные способности молодого дипломата вызывали искреннее восхищение всех его непосредственных начальников, осознававших, что невысокий чин Тютчева препятствовал ему занять подобающее место в дипломатическом мире и долгие годы вынуждал оставаться всего лишь вторым секретарем второстепенной дипломатической миссии. В феврале 1831 года очередной русский посланник в Баварии Иван Алексеевич Потемкин направил министру иностранных дел ходатайство о пожаловании Тютчеву чина коллежского асессора: «Со временем редкие дарования этого чиновника послужат на пользу государства, и лишь одно для этого необходимо — такое положение, которое способствовало бы полному развитию его дарований»[76]. Чтобы занять такое положение, следовало подрасти в чинах. А это в свою очередь вело к новым расходам и неотвратимым долгам. Любовная связь, а впоследствии брак с Элеонорой Петерсон и рождение дочерей — всё это новые расходы и новые долги… Иван Алексеевич Потемкин прекрасно понимал, что недостаточность средств неизбежно обрекала Тютчева на состояние постоянной нужды. Посланник был к нему дружески расположен и искренне стремился помочь. Ходатайствуя перед Петербургом о повышении Федору Ивановичу жалованья, Потемкин соглашался даже на то, чтобы это повышение было осуществлено посредством сокращения его собственного должностного содержания. Сделать такой неординарный шаг посланника побудило отсутствие положительного ответа на его предыдущее представление полуторагодичной давности, в котором он испрашивал Тютчеву очередной чин. «Скромность его содержания совершенно не соответствует расходам, к которым его вынуждает положение человека женатого и дипломата, ибо, не совершая этих расходов, он не может оставаться на уровне того общества, где ему надлежит вращаться не только по должности, но и в силу личных его достоинств»[77]. Завершил свое новое представление посланник фразой, которую в устах дипломата можно было бы почесть за дерзость: «как я уже почел своим долгом заметить вашему превосходительству, у него есть способности; тем не менее, за десять лет усердной службы, засвидетельствованной его начальниками, ни разу г-ну Тютчеву не посчастливилось заслужить ни малейшего знака поощрения от Министерства»[78]. Но и этот ход дипломата не увенчался успехом: «это ходатайство даже не было удостоено ответом»[79], а сам Потемкин вскоре был переведен посланником в Гаагу.

Почему же этим представлениям не был дан ход? Наступила иная эпоха. Новый царь Николай I — «суровый и могучий» — с большим неодобрением смотрел в сторону маменькиных сынков, «которые ничего не делают и даром получают награды»[80]. Для Тютчева ситуация осложнялась тем, что прославленный генерал граф Остерман-Толстой не поладил с императором Николаем и навсегда покинул пределы России. Мой герой лишился мощного покровительства, что моментально сказалось на отношении к нему графа Нессельроде. Для министра иностранных дел камер-юнкер Тютчев на долгие годы потерялся в толпе чиновников его ведомства.

К началу 1830-х годов долги Тютчева и его семьи составили 12 000 рублей ассигнациями, что примерно в четыре с половиной раза превосходило его должностное денежное содержание за год. Жена Федора Ивановича была в панике. Через брата мужа она обратилась к его родителям с просьбой уплатить долги: «Увы, я отнюдь не неблагодарна и очень хорошо сознаю, что они сделали для нас более того, на что мы имели право рассчитывать, но вместе с тем я уверена, что, если бы они знали, к чему обязывает нас наше положение, они поняли бы, что при 10 000 рублях содержания приходится делать кучу долгов, чтобы вести дом, и таким образом вполне естественно, что затруднения наши должны увеличиваться»[81]. Наконец, волей-неволей преодолевая собственную робость и даже чувство приличия, Элеонора Тютчева позволила себе вмешаться в служебные дела мужа и откровенно побеседовала о них с новым посланником князем Григорием Ивановичем Гагариным. И лишь 31 июля / 12 августа 1833 года, уже при новом посланнике, Тютчеву был наконец пожалован чин коллежского асессора со старшинством с 25 февраля 1832 года[82]. Кроме того, 10 / 22 августа 1833 года последовало высочайшее соизволение прибавить к его жалованью 200 рублей «с курсом» в год, то есть речь шла не об ассигнациях, а о 200 целковых. С этого момента годовое жалованье Тютчева составило 1000 целковых, что было в полтора раза меньше родительского пенсиона.