послании было сказано: «Просим вас возбудиться ревностью по истине и состраданием к нам; просим вас облечься во утробы щедрот, отложить всякое медление, принять на себя труд любви и не брать в расчет ни дальности пути, ни домашних недосугов, ни других человеческих препятствий, пока хранится еще след древнего устроения. Прежде нежели постигло Церкви совершенное крушение, поспешите к нам, поспешите же, ей, ей; просим вас, искреннейшие братья. Да подвигнется к нам братское ваше сердоболие, да прольются слезы сострадательности. Не пренебрегите тем, что половина вселенной погружена в заблуждение».[53] Но это письмо очень не понравилось западным, как выражается св. Василий, любителям точности, и на следующий год прислано было обратно без всякого исполнения и ответа.[54] Хотя папа Дамас, по словам блж. Феодорита, был украшен всеми видами добродетелей, св. Василий недалек был от мысли причину безуспешности посольства приписать надменности Римского епископа, и после сего он уже не считал нужным повторять пред ним свою просьбу. «Что нужно, – говорил Василий, – о том было уже писано прежде, а писать излишнее совершенно напрасно. Беспокоить же об одном и том же несколько раз не смешно ли будет?» Поэтому он только советовал западным принимать не без разбора в общение с собою всех приходящих с Востока и не доверяться всякому, кто под видом Православия пишет свое изложение веры.[55]

Но хотя обширная переписка св. Василия с западными епископами не вполне достигала желанной цели, зато собственный его пример твердости в исповедании веры не остался без подражания и приобретал ему более и более друзей между ревнителями Православия. В 371 году прислан был в Кесарию первый сановник империи, префект Модест, единственно для того, чтобы расположить Василия к общению с арианами, в противном же случае изгнать его из Кесарии; но все наперед рассчитанные угрозы и льстивые обещания нимало не поколебали твердости Кесарийского епископа. Это объяснение Василия с префектом есть такой подвиг веры, для которого у других, облеченных даже высшей гражданской властью, в подобных случаях недоставало силы воли и непреклонного дерзновения. Так, позднее, когда военачальник Гайна просил у императора Аркадия для единоверных ему ариан особой церкви в Константинополе, Аркадий готов был по малодушию уступить этому требованию; только совет и настояние Златоуста спасли императора от унижения.[56] Но и св. Златоуста могло воодушевлять в этом деле святой ревности, между прочим, сказание о Василии.[57] Василию же в настоящем случае нужно было обладать еще большею силою воли и непреклонностью характера. От него с львиной яростью требовал быстрого ответа самый приближенный сановник государя, с уверением, что вслед за ним явится с тою же целью преклонить Василия на сторону ариан и сам император. Как же отразил требование префекта Василий? Вот сказание об этом друга Василиева Григория Богослова:[58] «„Что с тобою сделалось, Василий, – говорил префект, не удостаивая даже назвать его епископом, – как ты дерзнул восстать против самодержца и один больше всех упрямишься? Для чего не держишься одной веры с царем, когда все другие склонились и уступили?“ – „Не могу поклониться твари, – отвечает Василий, – будучи сам Божия тварь“. – „Но что же мы, по твоему мнению? – спросил правитель. – Почему не важно для тебя присоединиться к нам и быть с нами в общении?“ – „Вы – правители, – отвечал Василий, – и не отрицаю, что правители знаменитые, однако же не выше Бога. И для меня важно быть в общении с вами; впрочем, не важнее, чем быть в общении со всяким другим из подчиненных вам, потому что христианство определяется не достоинством лиц, а верою“. Тогда правитель пришел в волнение, сильнее воскипел гневом, встал со своего места и начал говорить с Василием суровее прежнего. „Что же, – сказал он, – разве не боишься ты власти?“ – „Нет, что ни будет и чего ни потерплю“. – „Даже хотя бы потерпел ты отнятие имущества, изгнание, истязание, смерть?“ – „Ежели можешь, угрожай иным; а это нимало нас не трогает“. – „Как же это и почему?“ – спросил правитель. – „Потому, – отвечает святитель, – что не подлежит описанию имуществ кто ничего у себя не имеет; разве потребуешь от меня и этого волосяного рубища и немногих книг, в которых состоят все мои пожитки. Изгнания не знаю, потому что не связан никаким местом; и то, на котором живу теперь, не мое, и всякое, куда меня ни кинут, будет мое. Лучше же сказать, везде Божие место, где ни буду я пресельником и пришлецем (Пс. 38:13). Смерть же для меня благодетельна: она скорее препошлет к Богу, для Которого живу и тружусь, для Которого большею частью себя самого я уже умер и к Которому давно поспешаю“. – Правитель, изумленный сими словами, сказал: „Так и с такою свободою никто доселе не говаривал передо мною“. – „Может быть, – отвечал Василий, – ты не встречался с епископом: иначе, без сомнения, имея дело о подобном предмете, услышал бы ты такие же слова. Ибо во всем ином, о правитель, мы скромны и смирнее всякого, это повелевает нам заповедь, и не только пред таким могуществом, но даже пред кем бы то ни было не поднимаем брови; а когда дело о Боге и против Него дерзают восставать, тогда, презирая все, мы имеем в виду одного Бога. Огонь же, меч, дикие звери и терзающие плоть когти скорее будут для нас наслаждением, нежели произведут ужас. Сверх этого оскорбляй, грози, делай все, что тебе угодно, пользуйся своею властью. Пусть слышит о сем и царь, что не покоришь себе нас и не заставишь приложиться к нечестию, какими ужасами ни будешь угрожать“. – „Император хочет немногого, – были предпоследние слова префекта Модеста;[59] – он хочет только, чтобы исключено было из символа слово единосущный“. Но святитель решительно сказал: „Царю стать членом Церкви – это весьма важно, но допустить исключение в изложении веры хотя бы одного слова или прибавление и даже переменить порядок в написанном никак не соглашусь“».[60]

Вскоре прибыл в Кесарию сам Валент. Модест донес ему: «Побеждены мы, царь, настоятелем этой церкви: это муж, который выше угроз, тверже доводов, сильнее убеждений».[61] Император как бы не хотел верить и для привлечения Василия на свою сторону присылал еще к нему многих из придворных, и людей военного звания, и исполняющих должность судей, и женских приставников, и главного своего повара Демосфена, который грозил убить архипастыря своим поварским ножом. Но все эти послы должны были сознаться, что твердость архипастыря непреодолима. После сего царь показал столько благоразумия, что никак не соглашался употребить