У Абдулхака везде висели липкие ленты от мух, и в зале, казалось, просто царила прохлада, когда входили с улицы. Слуга в белой куртке и шортах принес им по большой тарелке вареного риса и по щедрой порции мясного соуса с овощами, а Мфумо приступил к рассказу. И Комлев услышал то, что ученые языковеды назвали бы обзором этнолингвистической ситуации в стране. Комлев теперь знал, что в Бонгу больше десятка племен, но борьба за власть идет между габони и лонгве. Так, нынешний президент из габони. Но говорит большинство населения, общаясь между собой, на лулими и на нем давно уже говорили народы, проживающие вдоль реки Мфолонго и на берегах озера Кигве. Этот язык еще до прихода в страну англичан был здесь главным средством общения.

— Кстати, мистер Комлев, — отвлекся от рассказа Мфумо, — я настоятельно вам советую его как-то подучить. Все европейцы и азиаты, живущие здесь, его знают. В основном на бытовом уровне. Я вам достану учебник и узнаю о курсах. Они здесь открываются периодически, и там учат, причем бесплатно, всех приезжающих в страну специалистов.

— Значит, английского здесь мало? — спросил Комлев, чувствуя, что это не самый умный вопрос с его стороны.

— Английский здесь знают, как правило, только образованные, а таковыми считаются все, окончившие хотя бы шесть-семь классов. И некоторые городские жители, которых жизнь заставила кое-как объясняться на этом языке. Водители такси или гостиничные слуги. Все остальные, кроме жителей глухих лесных деревень, знают только язык своего племени да еще лулими.

Мфумо доел все на своей тарелке и еще вытер ее аккуратно хлебной коркой, отправив ее затем в рот. Был принесен кофе, его тут пили повсюду, он не был привозным, и кофейные плантации занимали здесь немало места. А Мфумо еще кое-что добавил о том, что значит для каждого его родное племя.

— Здесь человек чувствует себя уверенно, только чувствуя себя членом своего племени. Бывает так, что в городе у него хорошая работа или даже важный пост, но в случае беды он защиту сначала ищет не у юристов, а у старейшин своего племени. Он бросает все и устремляется в свою родную деревню или дальний городишко за советом. Там ему всегда помогут. Здесь любят говорить, что если буйвол отбивается от стада, он становится мясом.

Позже, в конце дня, лежа под уже спущенной москитной сеткой, но не позволяя себе задремывать, чтобы ночью не нажить бессонницы, Комлев обдумывал услышанное, чтобы лучше узнать эту страну и людей ее населяющих. Он спросил Мфумо и о смешанных, разноплеменных браках. Оказывается, ребенок от такого брака не может принадлежать обоим племенам одновременно, он должен быть членом племени одного из родителей. У Мфумо родители были из разных племен, отец — тот вообще был беженцем из Конго, Мфумо ездил туда с ним пару раз. С племенем матери он почти не связан, и поэтому он на себе ощущает драму племенной неприкаянности. Мфумо также немного приоткрыл завесу и своей личной жизни. Он женился, когда они с женой только что окончили колледж. В ее родном племени строго придерживались традиций, и обязательная уплата брачного выкупа была одной из них. У Мфумо не было денег на весь выкуп, и он женился «в рассрочку». Оттягивание выплаты всей суммы родных жены весьма раздражало, и тогда они просто настояли, чтобы она уехала из Лилонгве, оставив Мфумо. Сейчас она работает в своих родных краях в начальной школе. Хорошо хоть изредка пишет.

И еще Комлев узнал от Мфумо о том, что живется всем в его стране очень по-разному. Недаром у них говорят: если хочешь переправиться через реку в дождливый сезон, надо дружить с лодочником в сухой. Тот, кто ближе к власти да еще занимает пост, который раньше занимал белый, получает и плату белого. А таких постов теперь стало еще больше. Если один из твоих родственников высоко на дереве, ты будешь есть спелые плоды. Тот, кто у власти, хочет, чтобы вокруг были верные ему люди. Это только иголка одевает других и остается голой. И еще говорят: корми курицу, а не дикую птицу, которая, поклевав, улетает, курица же остается дома.

— Все политики уже тридцать лет в Бонгу говорят о социальной справедливости и даже равенстве и еще столько же будут говорить. В языке лулими есть поговорка: то, что еда у тебя во рту, этого мало, надо, чтобы она дошла до желудка.

Мфумо замолчал, подумав, что обрушил на белого собеседника целый ворох не очень нужных ему сведений. Нельзя обогреться от дальнего огня.

— А что у вас все-таки произошло на последних выборах?

Комлеву давно уже не терпелось узнать больше того, что он успел когда-то услышать по радио за многие тысячи километров отсюда.

Мфумо заметно вздохнул, словно перед выполнением какой-то траурной повинности. С выражением терпеливой благожелательности по отношению к Комлеву, но как-то вяло, сообщил, что Питер Бусилизи победил на выборах с очень небольшим перевесом, говорили также, что не обошлось без махинаций и что в столице происходило кровопролитие. Бывшему президенту удалось бежать в соседнюю страну, и из политики он пока не ушел. По своим взглядам Бусилизи националист и ратует за сохранение «африканских ценностей». Демократия западного типа в их число явно не входит.

— Лично я от перемены власти ничего не получил, а вот работу потерял, — сумрачно, несмотря на улыбку, заключил Мфумо. — Газету, где у меня наконец появилась постоянная должность, сразу же закрыли. Сочли оппозиционной. Мед можно есть только тогда, когда рядом нет пчел.

Статью, о которой Мфумо говорил Комлеву на днях, он не только написал, она уже пойдет в следующий номер. Это его подбодрило, и сейчас он занимался новой оценкой своих возможностей газетчика в неблагоприятных для него условиях. Надо писать, несмотря ни на что. Он устал от безденежья и утраты уважения к себе как к профессионалу. Известно, что культура труда требует постоянного упражнения. У него уже были новые планы. Так, путнику, поднявшемуся на холм, открываются новые горизонты.

Гостиничный клерк, видимо племянник Кумара, с любезной улыбкой вручил записку, в которой он школьно-каллиграфическим почерком передал следующее телефонное послание постояльцу: «Мистер Комли, вас любезно просили прийти завтра к 10 часам в „Стэндард Бэнк“ по очень важному делу».

Хорошо это или плохо? Комлев смотрел на записку со смутной неприязнью. Он даже не обратил внимания на то, что его уже не раз называли «Комли». В конце концов, если им так удобнее, пусть называют. Он понимал, что его неприлично затягивающееся безделье в Лилонгве в качестве представителя этого загадочного Интертранса должно когда-то и чем-то кончиться. Комлев уже устал от неопределенности.

Утром, во всем празднично-белоснежном, но с кошками, скребущимися где-то глубоко внутри, он входил в самопроизвольно раздвигающиеся с неким коварным радушием двери банка.

После разговора, оставившего неприятный осадок в душе Комлева и происходившего в кабинете директора банка, ему захотелось взглянуть на ширь реки Мфолонго и стать спиной к равнодушному городу. На набережной росли тенистые деревья, названий которых он не знал, и стояли бетонные скамьи, еще не успевшие нагреться на солнце.

Итак, разговор состоялся. Самого директора не было. Возможно, директор-африканец был здесь просто декоративной фигурой, а все дела вершил мистер Фергюссон. В конце концов банк был английский. В кабинете сидел еще один европеец, невнятно назвавший свою фамилию, вполне возможно и не свою собственную. Комлев никогда не видел «тайных агентов», ни своих, ни чужих, но тут он почему-то решил: это он и есть! Комлев подумал, что как он ни маскируйся, прикидывайся или деревенским простаком с соломой в волосах, или самодовольным светским львом на роскошном приеме, его выдаст взгляд. Он всегда коварно-спокоен, как у опытного провокатора, и в то же время полон деловитой озабоченности происходящим. Глаз такого агента, думал Комлев, всегда останется предательски умным, даже если его владелец играет роль дурака. Британская разведка недаром называется «Интеллидженс сервис», буквально, служба ума, сообразительности, понятливости. Он, этот предполагаемый агент какой-то разведывательной службы, почти не задавал Комлеву вопросов, он его изучал, как ученый зоолог изучает незнакомое, но, возможно, опасное существо. Ему стало ясно, что в банке сомневаются в доброкачественности этого Интертранса, который Комлев здесь представляет. Всего лишь вчера из далекой Москвы пришло распоряжение о переводе почти половины всей суммы на его счету в какой-то малоизвестный банк в Европе. Раньше Комлев был убежден, что «отмывание денег» — это чисто русское выражение. Увы, и это оказалось западным импортом. Фергюссон раза три употребил это «money-laundering», буквально, «отстирывание денег» применительно, хотя и с оттенком предположения, к планам и задачам до сих пор таинственного Интертранса.