горячую щеку, изо всех сил стараясь изобразить, как ей нравится панбархатная юбка (по-маскарадному пышная, ядовито-лиловая), или красные замшевые туфли (на два размера больше), или канареечное шелковое платье, в котором немыслимо было не то что отправиться на работу, но и просто выйти на улицу.

Устала от примерки очень! Со вздохом облегчения помчалась поставить чайник и едва не сшибла с ног Полю, должно быть, целый час проторчавшую под дверью.

— Муж-то у тебе какой антересный! В теле, прям богатырь! А чаво привез тебе? Счас, которые с Берлину едуть, все волокуть полные чумаданы. Из шашнадцатой квартиры одна мне сказывала, хозяин шесть чумаданов жене припер! — Возбужденная, смешная Поля бродила по пятам, заглядывала из-за плеча и в конце концов, выхватив из руки налитый чайник, решительно бухнула его на плиту. — Покажешь, чаво привез?

— Потом, тетя Поля, покажу все обязательно.

Какое же счастье, что Ленечка дома! Без кителя, в белой нижней рубашке и босиком, он накрывал на стол — торопливо дорезал вторую буханку хлеба.

— Зачем так много, Ленечка? Жалко, засохнет.

— Не засохнет! Я голодный как волк. И потом у нас с тобой вся ночь впереди, будем есть, пить и… — Леня подмигнул и зачем-то захихикал. — Завтра ж воскресенье. В понедельник, кстати, Левитес со своей расписывается. Мы ведь с Левкой-то вместе приехали. Во, Нин, бедный мужик! Как он со своей бабой там управляется? В одной комнате с тещей и старым дедом? Прямо смех разбирает! То ли дело у нас, закройся на ключ — и полный вперед!

В эту минуту хохочущий Леня вдруг показался таким пошлым, неприятным. Чужим. Испугавшись собственных мыслей, она постаралась побыстрее выбросить их из головы, как нечестные и недостойные: ведь Ленечка четыре года провел на фронте, среди простых солдат…

От хлеба на новой гобеленовой скатерти с кистями остались только жесткие крошки. За окном светлело. Ленечка уже устал рассказывать, как их Третья Ударная армия Первого Белорусского фронта десять дней яростно штурмовала Берлин и как потом еще десять дней они неистово отмечали Победу, зевал в кулак, тер глаза и молча разливал вино по чашечкам.

— Ленечка, может быть, достаточно?

— Ну, по последней. За тебя, Нин!

Поставив пустую чашку на стол, Леня как-то виновато улыбнулся и принялся водить пальцем по краю чашки.

— Ленечка, что? Ты хотел сказать мне что-то важное?

— В общем, Нин, дело такое. Я ведь не насовсем вернулся-то. На неделю только. Оставляют нас с Левкой в Германии служить. Там сейчас дел невпроворот! Заводы военные демонтировать надо. Так что специалисты, инженеры, Нин, позарез нужны!

Леня еще долго говорил о предстоящей грандиозной работе и с таким увлечением, будто его вовсе и не печалила новая разлука…

— Не плачь, Ниночка! Чего теперь бояться, когда война кончилась и Гитлер капут? Приезжать буду, навезу тебе всего.

— Ничего мне не нужно, слышишь, ничего! Только не уезжай! Не уезжай, Ленечка, ну пожалуйста!

Глава вторая

1

По вагонному окну стекали капли дождя, и в сыром тумане холодного апрельского утра все казалось каким-то призрачным — перрон Белорусского вокзала, спешащие на поезд Москва — Берлин пассажиры, военные и жены военных, служащих в Германии.

Сидя в уголочке, напротив серьезной Лийки, которая уже развернула газету и принялась с увлечением изучать ее, она мечтала только об одном: как бы поспать, хоть чуть-чуть, залезть бы на верхнюю полку… Несколько ночей перед дальней дорогой она почти не сомкнула глаз от переполнявшего сердце радостного волнения: все перебирала слова любви, которые скажет Ленечке при встрече, пыталась представить, как обрадуется, широко заулыбается он, заметив в окне прибывающего поезда свою жену, и кинется встречать. Грезила, как настанет ночь и она с нежностью прижмется к Лене, горячему, страстному, истосковавшемуся по любимой жене…

— Ниночка, у вас немножко усталый вид. Забирайтесь-ка вы наверх и поспите, путь у нас долгий. — Предупредительный Лева просто-таки угадывал все желания. — Вот вам чистый платок, возьмите. Постелите на подушку, пока не принесли белье.

— Спасибо, у меня есть платок.

Хотелось чем-нибудь накрыться, но мять коричневое пальто с бархатным воротником и манжетами, присланное Леней из Германии, было жалко. Очень элегантное пальто. Пожалуй, единственная из всех заграничных вещей, которая нравилась по-настоящему.

Вчера, собираясь в дорогу, она вновь перемерила ворох своих “шикарных” нарядов и все-таки добавила в чемодан несколько стареньких вещей, оставшихся от мамы. Великоватых, порядочно поношенных и все равно милых. Мама всегда отличалась отменным вкусом. Шила у лучшей московской портнихи, концертные платья — у знаменитой Надежды Ломановой, хотя фасоны придумывала чаще всего сама, лишь одним глазком взглянув в журналы «Искусство одеваться» или «Домашняя портниха». И даже теперь, после многочисленных стирок и глажек, в ее сшитых задолго до войны вещах чувствовался некий шарм…

— Ниночка, возьмите, накройтесь, здесь прохладно! — Лева опять трогательно заботился — набросил на озябшие в тонких шелковых чулках ноги свою длинную шинель. Улыбнулся: — Не простудитесь! Полковник Орлов приказал мне доставить вас в Берлин в целости и сохранности. Иначе он с меня семь шкур спустит!

Наверное, она проспала не меньше часа. За мокрым окном, за пеленой дождя, шел уже сплошной лес — скучный, унылый лес, с кое-где еще не растаявшим серым снегом. В соседнем купе громко плакал ребенок, и его жалобный плач опять навел на грустные размышления. Будут ли у них с Леней когда-нибудь дети? Прошло больше года, как они вместе, и ничего. Правда, в общей сложности Ленечка пробыл дома меньше месяца…

Внизу отчаянно зевал Лева, а деловая Лийка сосредоточенно строчила карандашом в блокноте. Вместо того чтобы положить голову мужу на плечо, ласково пошептаться с ним о чем-нибудь, поцеловаться в конце концов, как поступила бы она сама, если бы рядом был Ленечка, Лийка в задумчивости морщила лоб, быстро-быстро записывала в блокнот свои умные мысли и опять устремляла глаза не на симпатичного Леву, а на мокрый, хмурый лес. Вероятно, делала путевые заметки либо сочиняла стихи…

Какие же они странные, эти Левитесы! Относятся друг к другу, как товарищи по партийной ячейке. Или как муж с женой, которые прожили вместе уже лет двадцать. Может, это оттого, что они дальние родственники? Знакомы с детства, а не поженились до войны только потому, что, как шутил Лева, никак не могли договориться, где жить — у него в Ленинграде или в Москве, у Лийки. Все дело, конечно, было в Лийке. Если бы она любила Леву по-настоящему, то, не раздумывая, уехала бы к нему в Ленинград. Выходит, не очень любила.