Тонкая белая рука раздраженно взмахнула веером, словно муху назойливую отогнала.

— Вы свободны, судья. — Манасэ так и не соизволил поднять голос. — Когда мне доведется поразмыслить об услышанном, я позову вас. А теперь — удалитесь.

Нагато торопливо поклонился напоследок и, пятясь, с поистине удивительной скоростью покинул кабинет князя. Вышел. Закрыл за собой дверь. Привалился к стене — и издал вздох облегчения. Обошлось! Господин ни вопросов особо не задавал, ни самурая проклятого арестовать не потребовал. Ничего хорошего не ждал Нагато от разговора с князем, — а вот, поди ж ты, как свезло!

Едва не вприпрыжку судья помчался прочь от замка…

От жилища князя до селения — едва четверть часа ходу. Шел Нагато по тропинке, щурился на солнышко, а в груди так и пело — славно обошел, обхитрил странноватого господина! Слишком часто и слишком явно давал князь понять, что считает судью круглым дураком. Слишком часто смеялся, когда отвечал старательно Нагато на загадочные, непонятные его вопросы. Сволочь надменная. Что — съел?

И пускай князь взял себе за моду разговаривать долго и изысканно, как придворные кавалеры былых времен, — Нагато ль не знать? Манасэ — примерно такой же потомок древнего аристократического рода, как и сам он, боги прости. Оба они из самурайских семей происходят. Ну да, подзабыл Нагато за долгие годы спокойной жизни смертоносное искусство меча, а все же — выйди к тому, нет, не сплоховал бы он в поединке с князем. Может, еще и выиграл бы, да только не допускают железные законы священного самурайского долга подобных поединков. Помыслить не смей! Вся деревня знает: привалила в битве случайная удача худенькому парню с бледным, болезненным лицом, и вот сидит он теперь в полутьме покоев княжеского замка. Полновластный властитель и повелитель провинции, чтоб ему сдохнуть! И высший долг судьи Нагато — служить этой ошибке природы до последней капли крови. Ага. Как же.

Нагато яростно, с чувством сплюнул в лопухи на обочине.

Эх, жизнь, жизнь… Что она, подлая, с людьми делает? Нагато частенько, особенно будучи под хмельком, задумывался о том, сколь несправедлива судьба вообще и к нему в частности. Да, конечно, даже с самим собой о таком говорить — уже опасно. Но с другой стороны, что в эти дни черные вообще безопасно? Боги милостивые! Да вон сам покойный Верховный правитель Японии Хидэёси Тоетоми в крестьянской хижине родился — и на какую высоту воспарил! Так отчего бы благороднорожденному самураю вроде Нагато Такамасу и не помечтать втихомолку о вокняжении в этой маленькой полунищей провинции? От всех земель доходу — сто пятьдесят коку риса, а на коку риса едва-едва один воин год проживет! В общем, ничего дурного в мечтах своих господин судья не видел, да и не позволяло ему воображение воспарять фантазией выше управления крошечной горной провинцией, кою и на карте с трудом разглядишь. Но мечты мечтами, а реальность — реальностью. Крестьяне и торговцы деревенские — те перед Нагато, ясное дело, склонялись и раболепствовали. А кем он еще правил? Никем. Главное — в собственном доме за пустое место считали…

Благородная госпожа теща Нагато дожила, змея ядовитая, до шестидесяти одного года — священного для японцев возраста, в котором мудрость старца или старухи признавалась неоспоримой. Доживи до шестидесяти одного — и измывайся над домашними, как душа пожелает. Не сказать, конечно, что госпожа теща роняла свое высокое достоинство до прямых издевательств над Нагато, — нет, домом она управляла по всем правилам самурайской вежливости. Но выражала свое разочарование принятым в род зятем напрямую, без обиняков и экивоков.

Да. Не убавить, не прибавить. Не родился господин судья полноправным отпрыском рода Нагато, и знала стерва старая, куда метить, снова и снова повторяя, сколь не прав был ее покойный ныне супруг, когда спьяну порешил породниться с первым же попавшимся щенком из якобы знаменитой семьи. Судья, заметить надо, тоже считал — брак его стал великой ошибкой. Впрочем, причины для такового мнения у него были несколько иные…

Господин судья родился первенцем небогатого, не слишком знатного, но прославленного в боях самурая Отта Масахиро. Древний закон гласит: сын первородный — наследник отцовского титула и усадьбы. Отчего же маленького Такамасу отдали на усыновление в иной — не имевший прямых наследников — род? Очень просто. Не был он настоящим сыном господина Отта. Матушка его опозорила и себя, и родителей своих — вступила в незаконную связь неведомо с каким мужчиной. Беременной ее замуж и отдали, а то с чего бы отдавать сына-первенца в усыновление? Судья прекрасно понимал — не отцом ему был господин Отта. А кто да как матушку его вверг в позор, так и не узнал, да, если честно, особо и не тщился…

Невнятно как-то? Ладно. Начнем сначала. Значит, благородная девица из весьма знатного рода, говоря по простоте, залетела и с благодарностью пошла за худородного, не отягощенного богатством, но смелого господина Отта, на коего, в ином случае, и посмотреть бы не соизволила. Быстро все получилось. Но с другой-то стороны, трудны лишь брачные переговоры меж семействами равного происхождения. Вот там, и верно, годами послы из замка в замок ездят, утрясая — сколь золота и земель дадут родители за невестой и сколь крепкий военный и политический союз предлагает в обмен на это семейство жениха. Да. Время нужно на хороший брачный союз, время. А откуда взять время, коли у дочки, семью и род свой покрывшей стыдом, живот уже под поясом оби не помещается?! Сплавить бы потаскушку малолетнюю за первого, кто на имя ее родовое польстится! За полунищего, худородного самурая? Запросто. И чем скорее, тем лучше, лишь бы супруг из благородного сословия происходил, лишь бы порченая девчонка больше на глаза родителям не попадалась. А почему, спросит кто-то, жених унизил себя браком с беременной девицей? Так он и не унизил! Стыд глаза не выест. Несладко сидеть на брачном пиру рядом с явно тяжелой невестой, но зато весьма почетно войти через этот брак в родство со славным, древним родом.

И вот, значит, матушка господина судьи вышла замуж за бедного, но славного воина. Это еще ничего. Но вот что сына ее незаконного отдали на усыновление в непримечательную семью Нагато, — то уж и вправду позор. Ну, допустим, не был мальчишка настоящим сыном господина Отта, — но что мешало официальному отцу его прикрыть семейный позор, законно его усыновив? Не он первый, не он и последний. И ведь своим родным детям был он отцом отличным, а чужого невзлюбил. Никогда не знал мальчишка, коему предстояло стать однажды господином судьей, почета и любви, что окружают в семьях земли Ямато сына-первенца, и с самого раннего детства прекрасно понимал почему. Когда же мальчик достиг подростковых лет, господин Отта изыскал наконец способ избавиться от семейного позора — женил пасынка так, чтоб ввести его в род Нагато.

Не было в семействе Нагато сына-наследника. Была лишь единственная дочь, но род можно продолжить и через нее. Дочку следует выдать замуж так, чтоб официально усыновить после свадьбы молодого зятя. Тот примет фамильное имя Нагато — дети же его станут уже Нагато «истинными», по крови и духу, а не только по званию.

А усыновление, что уже свершено, отменить невозможно. Вот и шпыняет с тех пор семья Нагато господина судью, как пожелает, — притом с полным правом. Тещу, змею злоязычную, почитай, как мать родную! Супругу, сучку нахальную, носи на руках, как принцессу! А супруга эта, между прочим, слово ей поперек скажи — тотчас к мамаше бежит, ябедничает с превеликим удовольствием. Маменька же тотчас скандал зятю закатывает, а язычок у нее — злей не бывает. Так и превратила парочка эта в затюканного подкаблучника человека, олицетворяющего, между прочим, силу закона и порядка в целой провинции. Привык Нагато к беспомощности собственной, навек запомнил, как переломало судьбу его распутство родной матушки.