– Что это еще такое! – прокричал отец. – Ваша обезьяна…

– Не извольте беспокоиться, сэр, – тоже прокричал старьевщик в ответ. – Пабло не кусается.

– Ну тогда ладно, – крикнул отец Томаса, которого начинала смущать громкость, с какой велась беседа.

Он осторожно протянул руку, взял с тележки вырезанную из дерева фигурку и внимательно, со всех сторон ее осмотрел.

Томас подошел поближе. Искусно сработанная фигурка изображала присевшего на корточки рогатого демона со сложенными за спиной перепончатыми, как у летучих мышей, крыльями; одну руку он поднес ко рту, как будто хотел что-то кому-то сказать на ушко, вытянутое лицо застыло в широкой зловещей улыбке.

– Что это, отец? – спросил Томас, глядя на фигурку со смешанным чувством восторга и отвращения.

– Полагаю, Томас, это подлокотник средневековой церковной скамьи, – восхищенно сказал отец, вертя фигурку в руках. – Такие до сих пор встречаются в старинных церквях. Помнишь, в прошлом году мы видели похожие в Суффолке?

Томас помнил церковные скамьи – их украшали ловко вырезанные фигурки животных и людей в средневековых одеждах. Никого похожего на этого демона среди них не было.

– Не продается, – крикнул старьевщик.

– Это еще почему? – спросил отец Томаса тоном человека, не привыкшего, чтобы ему перечили.

– Не продается, – повторил старьевщик еще громче, чем в первый раз, и отвернулся.

– Не смейте со мной так по-хамски разговаривать, – сказал отец Томаса. – Иначе я буду вынужден послать за полицейским!

– А я все равно эту штуку не продам, – бросил старьевщик через плечо и зашагал со своей тележкой по направлению к рынку.

– Что вы себе позволяете!

– Руперт, прошу тебя, – сказала матушка Томаса. – Не устраивай сцену. На нас уже люди смотрят.

Томас огляделся по сторонам и увидел, что люди действительно пялятся на его родителей, а двое босоногих уличных мальчишек тычут в них пальцами и глупо хихикают. Отец Томаса побагровел от негодования и принялся ожесточенно подкручивать ус. Это занятие его в конце концов успокоило.

– Все в порядке, – с улыбкой сказал он жене. – По-моему, тут кто-то собирался обедать.

Отец похлопал Томаса по плечу, и они все втроем пошли обедать.

Однако за столом отец Томаса снова заговорил о старьевщике и средневековом резном подлокотнике.

– Куда катится мир, – раздраженно произнес он, – если подобную вещь можно запросто и совершенно безнаказанно унести из культового сооружения?

– На мой взгляд, вещь эта довольно уродливая, – заметила матушка Томаса.

– Я бы назвал ее скорее страшноватой, – возразил отец, – и от этого еще более примечательной. В тележке старьевщика, моя дорогая, ей никак не место – ведь в прошлом она была частью церковного убранства.

– А как же скульптуры всевозможных тварей, которыми полны музеи? – не без подвоха спросила матушка. – Разве все они не отломаны от храмов и гробниц?

– Это, как тебе, моя дорогая, самой прекрасно известно, совсем другое дело, – сказал отец. – Надеюсь, ты не станешь сравнивать моих достопочтенных коллег с этим… с этим кошмарным нищим. У него нет ни капли уважения к подобным вещам. Вообще ни капли. В его случае имеет место чистой воды святотатство.

Томас ни в коей мере не разделял отцовского увлечения древностями и потому удивился, что резная фигурка все не шла у него из головы. Родители давно уже разговаривали о чем-то другом, а у него перед глазами все стояла отвратительная ухмылка деревянного рогатого демона.

После обеда они прогулялись под стенами почтенных старинных колледжей, вышли из города и, миновав Ньюнэм, оказались на пешеходной тропе, которая вдоль берега реки вела в деревню Гранчестер, где они жили. Уже наступила осень, но погода стояла теплая, и сельская местность, по которой лежал их путь, купалась в лучах мягкого сентябрьского солнца.

Родители Томаса шли поверху, по дорожке, а сам он держался у самой воды, выглядывая в водорослях щук и любуясь зимородками, которые переливчатым оперением напоминали драгоценности из гробницы фараона.

Деревенские мальчишки, забравшись на высокое дерево на противоположном берегу, проводили его угрюмыми взглядами и только после того, как он отошел достаточно далеко, возобновили свою забаву – принялись с головокружительной высоты прыгать на середину реки, поднимая фонтан брызг.

Немного погодя мимо проплыла стайка плоскодонных яликов, с которыми не всем кормчим удавалось управляться одинаково хорошо. Глядя на расположившиеся в яликах веселые студенческие компании, Томас мечтал о дне, когда он поступит в один из тех колледжей, за высокие стены и надежно охраняемые ворота которых ему так хотелось проникнуть.

Но и в это мечтательное чередование идиллических картинок то и дело вторгалась глумливо оскаленная физиономия деревянного демона. Она выглядывала из каждого тенистого куста и из каждого темного омута, пока наконец Томас не соскучился по человеческому обществу и широким, солнечным видам и не поднялся на дорожку к родителям.

На следующий день матушка попросила Томаса отнести викарию приглашение на музыкальный вечер, устройством которого она занималась несколько последних месяцев. У самой церкви он заметил тележку старьевщика, встреченного накануне в Кембридже.

У Томаса странно защемило в груди. Руки внезапно стали как ватные, и он, чтобы прогнать онемение, несколько раз сжал пальцы в кулак. Затем он медленно, будто по велению невидимого кукловода, пошел к хлипкой тележке.

В тележке, на груде свернутых в рулоны ковров сидела обезьяна и с высокомерной развязностью смотрела на Томаса, которого, казалось, уже давно поджидала. Старьевщика нигде видно не было.

Томас приблизился к тележке, ни на секунду не выпуская из поля зрения обезьяну. Он видел, какие у нее зубы, и ему совсем не улыбалось испробовать на себе их остроту. При этом Томас невольно высматривал в наваленном в тележке хламе резную голову демона.

И скоро она обнаружилась: из-под поеденного молью саквояжа выглядывали два полированных рога. Томас огляделся по сторонам. Улица была такой же безлюдной, как прилегавшее к церкви кладбище. Достаточно протянуть руку – и фигурка его. В конце концов, грязный старьевщик тоже наверняка ее украл. А кражу у вора вряд ли можно считать преступлением.

Так что Томас запятнать свою бессмертную душу не опасался, но очень даже боялся обезьяны, которая теперь глядела на него с глубочайшим презрением, явно не одобряя того, что он замыслил.

Томас протянул руку и дотронулся до деревянной фигурки. Обезьяна не стала ему мешать и только неотрывно смотрела ему в глаза. Крайне довольный собой, Томас схватил статуэтку, прижал добычу к груди и повернулся, чтобы уйти, но уткнулся в старьевщика. Тот схватил его за руку, а обезьяна разразилась громким дребезжащим смехом. Во всяком случае, Томас сначала решил, что смеялась обезьяна. Но потом он увидел, что рот у нее плотно закрыт – а смех все не умолкает.