– И что? Жру! – пробубнил Сашка с набитым ртом.

– Понятно. Значит, свидание с Вероничкой удалось. – Он хихикнул. – А чего тогда выгнал ее, дружище? Если все шоколадно, а?

– О как. Уже настучала.

– А то. Она до первого этажа не доехала, уже Жанке звонила. – Стас посмеивался после каждого слова. – Рыдала. Обзывала тебя, между прочим.

– За это она еще ответит, – пообещал Сашка. Отрывал мясо пальцами и отправлял в рот кусок за куском.

Зачем, спрашивается? Ножи стояли перед ним, целый ряд сверкающих ручками ножей. А он рвал мясо пальцами и получал от этого кайф. Нет, точно с ним что-то не так.

– Не сомневаюсь, что ответит, – посерьезнел друг. – Прости одну дуру, вторая на шею тут же сядет. Правильно я говорю?

Сашка замер. Это что еще такое? Он на что намекает? На то, что он Симку отпустил без боя? Так голой отпустил, без копейки! Пусть, мать их, любовью завтракают и ужинают в своих теплых странах!

Но Стас-то откуда узнал?

– А ты думал, я не знаю?

В голосе друга послышалась обида.

– Откуда узнал?

Гнедых сощурился, попытался представить Симу, мило треплющуюся со Стасом и выбалтывающую ему свои женские секреты. Быть такого не могло. Эти двое друг друга, мягко говоря, недолюбливали.

Кто еще? Охранники? Водитель?

Тоже вряд ли. Ребята дорожат и работой, и здоровьем, против босса не пойдут. Родня Симы? Скорее всего.

– Не гадай, не гадай, дружище, – фыркнул Стас прямо в ухо. – Информация просочилась со стороны возлюбленного твоей Симули.

Имя бывшей жены друга Стас произнес с зубовным скрипом.

– Тебе, что ли, рассказал ее возлюбленный? – недоверчиво хмыкнул Гнедых. Доел мясо, потянулся за бумажным полотенцем.

– Не мне. Своей сестре. Та своей подруге, подруга еще одной подруге. Так вот инфа и докатилась до меня. Странно, брат.

– Что? Что тебе об этом не рассказал?

– Да нет, здесь все как раз понятно. Я мог сболтнуть Жанке, та непременно доложила бы Веронике. А она и так тебе весь мозг выела!

Все-таки как они друг друга чувствуют, а! Просто близнецы! Может, агрессия, проснувшаяся в нем, – следствие какой-то неразберихи в душе у Стаса? С чего он тогда разговор какой-то левый завел?

Что-то не так. Что-то точно не так.

– Так что странного-то, Стас?

– А то, что ты этого художника запросто так простил и отпустил. Я, конечно, все понимаю: ты человек на виду, цивилизованный, давно уже ничем таким не занимаешься. Но понимаешь, брат…

– Давай договаривай! – Сашка выхватил из шкафа початую бутылку виски и снова завалился на длинный широкий диван. – Братва не поймет, это ты хочешь сказать?

– Кодекс чести, брат! Его ведь никто не отменял, понимаешь? Если ты позволил какому-то лоху увести у тебя жену, так ведь у тебя можно и бизнес отнять, так?

– Не так. Это разные вещи.

Сделал глоток, обжег, опалил каждый нерв. Вдруг Сашка понял, что Стас прав, то, как он поступил с Симой и ее хахалем, – это слабость. Он точно стареет.

– Уважаемые люди не поняли бы, отпусти ты голубков безнаказанными, – закончил со вздохом друг.

– Та-ак. Это что значит? – Следующий глоток пошел веселее, он даже позволил себе рассмеяться. – Ты что натворил, гад? Отравил возлюбленным медовый месяц? Ты что, Симу?..

– Нет, Симу не посмел, – перебил Стас. – Твоя жена, даже бывшая, – это святое. А вот художнику персты да, слегка попортил, друг. Теперь он долго не сможет свои картинки художничать.

– Картины пишут, Стас, а не художничают. На какой руке, говоришь, пальцы поломал?

– На правой, конечно.

– Блин, а я на левой хотел, – признался Сашка.

Они ржали минут пять без остановки. Потом, когда уже виски оставалось на самом дне, он спохватился.

– Слушай, а ты ведь не из-за этого мне звонил, дружище. Что тебя так завело?

– С чего ты решил? – пробормотал Стас.

– Так бешусь не пойми чего уже час, не меньше. Не из-за Веронички, это точно.

– Нашел причину, – фыркнул Стас.

– Вот-вот, я о том же. А что-то кипит в груди, не пойму. Знаешь, я чуть зеркало в ванной не разбил.

– Зеркало за что?

– А запотело!

– А, это причина.

И вдруг спросил совершенно не уместную, на его, Сашкин, взгляд, штуку.

– Чего? – не понял он вопрос.

– Ты помнишь девчонку глазастенькую такую, с косичками, из первого «А» твоей Симки?

– Очумел, дружище?

Гнедых поставил на пол у диванной ножки почти опустевшую бутылку, вытаращился на дверной проем.

Какая девчонка? Из первого «А», в котором начинала работать его бывшая жена? Да это когда было! Он ту девчонку, которая без трусов от него час назад сбежала, почти не помнит. А тут первоклашка, которой теперь сколько? Правильно, двадцать семь лет. Так откуда, спрашивается?

– Ты обкурился, что ли, Стас?

– Знаешь, что не употребляю, – не обиделся друг. – А девчонку ты не забыл. Просто не думал о ней.

– А зачем мне? Ты скажи зачем, может, и вспомню.

– Красивая такая девочка. – Стас его как будто не слышал. – На первой парте перед учительницей твоей сидела всегда. Глаза здоровые, зеленые, как у ведьмы. Косы длинные, толстые. Смышленая такая девчонка была. Сразу сообразила, что ты муж училки. Все время тебе улыбалась и приглашала войти, когда ты в класс врывался.

Стоп.

В голове как будто лампочка взорвалась. Но не от виски, точно нет. Он вдруг мгновенно, как от вспышки, вспомнил события тех давних лет.

Вот он берет девочку на руки, сажает на колени, а Стас их фотографирует. Фотография вышла очень удачной. Сима грустно пошутила тогда, что он был бы хорошим отцом этой девочке, если бы она стала их родной дочерью. Потом, уже через пару четвертей, когда выяснилось, что у Симы не может быть детей, она не раз со слезами восклицала, что, если бы у Оленьки не было родителей, они бы могли ее удочерить.

– Оля! – крикнул он в трубку. – Ее звали Оля!

– Точно, – хмыкнул друг, – Оля Волгина. Умница-красавица, могла бы окончить школу с золотой медалью.

– А чего не окончила?

– Мать у нее умерла, когда ей пятнадцать было.

– А ты чего эту Олю вспомнил, а? Решил меня укорить, что не удочерил, когда осиротела?

– Так не осиротела она, брат. Бабка у нее была. И отец. – Отвратительным голосом Стас все это проговорил. – Никто бы тебе девочку не отдал, тем более папаша. Он хотя и не принимал активного участия в жизни дочери и не афишировал их родство, ничего бы тебе сделать не позволил. Хотя сам появился в жизни дочери, когда той уже четвертак стукнул.