– Ах, какой прекрасный повод вызвать ревность Волка, а то он совершенно не обращает внимания на нашу подопечную и постоянно выглядит сердитым, потому что она перестала соблюдать контракт, – вздохнула Внутренняя Богиня.

– Не приставайте к ней, пусть хоть немного побудет собой, – укоризненно заметила Девочка-девочка.

Тем временем Волк и Красная Шапочка снова остались практически наедине, если не принимать во внимание уймы снующих рядом людей, богатых и знаменитых. Наши герои смотрели друг на друга совершенно недоумевающими взглядами, точнее, недоумевающим был взгляд Красной Шапочки, Волк же хранил олимпийское спокойствие.

– Кому мы тут нужны? – задал он сакраментальный вопрос.

Впрочем, одиночество героев длилось недолго.

– Ой, а ты как здесь оказалась? – раздался знакомый голос, и рядом с «котятками-голубками», как их окрестил режиссер, появилась матушка Красной Шапочки собственной персоной.

Матушка выглядела, как всегда, великолепно, к тому же находилась в компании юноши, которого словно утащили из Греческого зала Эрмитажа, попутно оживив с помощью пробегавшей мимо Афродиты.

– Ма… а нас Лев Львович на презентацию привел… – ответила Красная Шапочка, еще более выбитая из колеи. – То есть не на презентацию, а…

И растерянно перевела взгляд на Волка.

Серов-Залесский галантно склонил голову.

– Алина Борисовна? Рад с вами познакомиться, – сказал он и внимательно, хотя и старался не показать любопытства, вгляделся в матушку Ольги. Несмотря на то, что Волк несколько раз забирал Красную Шапочку из дому и не менее регулярно привозил с работы, шансов познакомиться с матушкой ему пока не выпадало. – Серов-Залесский, к вашим услугам. Теперь я понимаю, откуда у вашей дочери столько красоты и очарования.

Протянув руку для знакомства, Алина Борисовна не менее внимательно отнеслась к Волку. Он ей понравился, несмотря на то, что каждая мама с ревностью относится к любому близкому ее дочери мужчине. Проследив, как Серов-Залесский осторожно целует руку, затянутую в перчатку и украшенную драгоценным кольцом и браслетом, она осталась довольна.

Искренне радуясь возникшей симпатии между матушкой и Волком, Красная Шапочка тем не менее бдительно отметила повышенное внимание матери к Серову-Залесскому, а еще изменившийся оттенок его глаз – сладко-янтарный. И в животе Оленьки одновременно потяжелело от желания остаться с Волком наедине в кровати и не отпускать от себя весь вечер, и совершенно бабская ревность, подвигающая ее взять в руки… нет, не пулемет «Максим», а обыкновенный водомет, который смоет килограммы косметики с дамочек и помнет их платья.

И тут их компания, совершенно неожиданно, пополнилась новыми людьми, а именно давешней пожилой дамой в сопровождении крупного быка в костюме шестьдесят шестого размера, или, если выражаться языком науки, минотавра. Часы, украшавшие минотаврово запястье, стоили примерно столько же, сколько средняя московская квартира, а заколка для галстука, вероятно, вдвое дороже.

– Алиночка, сколько лет, сколько зим! – жизнерадостно поздоровалась дама, теребя свое ожерелье, отчего оно сверкало, отвлекая внимание от первых морщинок. – А мы с твоей дочкой и зятем уже познакомились!

– Зятем? – удивилась матушка.

– Ну, будущим зятем, какая разница, – отмахнулась дама. – У меня чутье на это, ты же знаешь. Цыганская кровь…

– Ага, знаю, – поджала губы матушка. – Только, Европа, ты ведь иногда…

– Перебиваю тебя, Алина, – по-особенному заморгала глазами дама с редким именем Европа. – Как раз тащу к Мэтру и Левушке своего Юпитера[8]. Будем говорить начистоту, Лев Львович талантливый малый, но как и все по-настоящему талантливые мужчины, постоянно сидит на мели…

– То есть меня ты считаешь бездарем, потому что я не побираюсь? – пробасил минотавр Юпитер.

– Ну что ты, Юпитерушка, – поспешила успокоить своего спутника дама. – Ты – одно из немногочисленных и, несомненно, самое яркое исключение из этого правила.

Минотавр удовлетворенно хмыкнул.

– Так что он захватил с собой эту прекрасную пару молодых актеров наверняка только для того, чтобы раздобыть немного деньжат для своего проекта. Он ни словом, ни звуком не обмолвился об этом, но я-то знаю, цыганскую кровь-то не обманешь…

Красная Шапочка (в лице Разумея Занудовича, сидевшего на ее плече с блокнотиком и делавшего в нем пометки) отметила, что, всякий раз при упоминании «цыганской крови» матушка поджимает губы, словно ей только что довелось съесть что-то неаппетитное, а сама дама то и дело зыркает на «Адониса» и хитро щурится.

– Вот мы с Юпитером и подумали, что могли бы поучаствовать в этом богоугодном деле…

– В каком это деле мы участвуем? – уточнил неповоротливый Юпитер.

– Помочь талантливому режиссеру Брюковкину снять его шедевр, – уточнила дама, а Матушка опять поджала губы, хотя словосочетание «цыганская кровь» на сей раз не было произнесено вовсе. – Посмотри, какие колоритные у него главные герои! – И тихо добавила: – Деньги-то нужно куда-то вкладывать, а у Брюковкина всегда беспроигрышные проекты, он даже Ашота Израилевича в продюсеры подтянул…

Юпитер с подозрением уставился на Волка; Владимир потупился и старательно делал вид, что он от природы веган, а по убеждению – радикал «Гринписа» и говядина не интересует его ни в каком качестве.

– Они мне нравятся, – кивнул минотавр. – Есть в них что-то трогательное и вместе с тем эпатажное. Надо подумать…

– Вот и подумай, – ласково настаивала Европа. – У тебя вон какая голова большая, мне даже страшно. Ой, а вот, кстати, и Брюковкин с Ашотом Изриалевичем.

– Ой, у меня тут дельце, совсем забыла, – торопливо и нервно сказала матушка. – Оленька, мы поговорим у барной стойки, мне известная актриса обещала дать интервью. Всего вам доброго, Европа. Рада была вновь увидеть вас. Юпитер, удачи в бизнесе и крепкого здоровья.

И матушка растворилась, как рафинад в серной кислоте, таща за собой своего молчаливого Адониса.

Но напоследок она услышала замечание Европы.

– Эх, какая она была, такой и осталась, – подытожила дама. – Кр-ровь с молоком, и ты, Оленька, вся в нее.

От слов Европы глаза матушки, борющейся с лишним весом все последние двадцать лет, выдали что-то необычное – на секунду зрачок из круглого стал продольным, «кошачьим», а вернее, пантеристым… Но тут же принял прежнюю форму.

Брюковкин, заметивший матушку, остановился посреди зала и теперь неотрывно смотрел ей вслед.

Дотронувшись до локтя Красной Шапочки бокалом, Европа подмигнула ей: