Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Целую Ваши руки.
Q. Из Виттенберга, 27 октября 1521 года.
Виттенберг, январь 1522 года
Дверь едва держится на петлях. Я толкаю ее и протискиваюсь внутрь. Там темнее, чем снаружи, но ничуть не теплее. От стекла остались лишь осколки, статуи в нескольких местах расколоты. Ярость иконоборцев не обошла и эту церковь. Не могу понять, почему Целлариус назначил мне встречу здесь, он только сказал, что хочет поговорить со мной. В последнее вре мя он слишком возбужден. В последнее время все в Виттенберге слишком возбуждены. Сюда заявляются проповедники даже из Цвиккау и объявляют себя пророками. Мы знаем одного из них, Стюбнера, — он учился здесь несколько лет назад. Их проповеди вызывают симпатии. Идеи новые и экстраординарные — смесь, против которой Целлариусу не устоять. Скрип старой скамейки, на которую я сажусь, сливается со скрипом двери, открывающейся у меня за спиной. Запыхавшийся Целлариус пробирается между колоннами к нефу. Присоединившись ко мне, он счищает грязь с ботинок.
Быстро оглядываюсь по сторонам: больше никого.
— На пороге — грандиознейшие события! Диспут с Меланхтоном был просто настоящим спектаклем. До чего мы дошли: взять хотя бы один пример — сравнивать такие вещи, как крещение ребенка и купание собаки. Ну и вид был у Меланхтона! Он аж побагровел! Ему удалось отразить удар, но такого нападения он конечно же не ожидал. А теперь все они надеются, что Лютер вернется, чтобы сразиться и с ним…
— Гм, ну и дождутся на свою голову. Лютер и не собирается этого делать — он надежно запрятан. Курфюрст позволил ему холить собственный зад в тепле и уюте в одном из своих замков. По мне, так вся эта история с Вормсом и с похищением напоминает одну из комедий господина Спалатина. Лютер, германский Геркулес… мастиф на привязи у курфюрста. — Он скалится в улыбке: — Им не составит труда удержать и всю свору, вот увидишь. И времени Лютеру потребуется совсем немного: только он доберется сюда, рявкнет на нашего старого доброго Карлштадта и сразу поставит его на свое место.
— Могу побожиться. Карлштадт слишком зарвался.
Он кивает:
— Но теперь он уже не одинок. Появились еще эти пророки. Потом, Стюбнер говорил мне об этом Мюнцере, помнишь его? Он был с ним в Цвиккау и в Богемии. Мне кажется, он воспламеняет народ и вызывает волнения одной лишь силой своего слова. Но это не значит, что все сделанное Карлштадтом должно быть утрачено…
— Что касается браков священников, проповедей на немецком языке и всего прочего, тут возврат к прошлому невозможен, но муниципального управления городу не сохранить. Карлштадт не относится к тем людям, которые идут на конфликт. Вот увидишь: вместо того чтобы насмерть противостоять Лютеру, он соберет свои пожитки и удерет. Действительно нужен такой человек, как Мюнцер. Когда он был здесь, он был больше Лютером, чем сам Лютер. А теперь, когда с Лютером покончено, он остается нашей единственной надеждой. Мы должны разыскать его.
— Надо расспросить Стюбнера. Он, без сомнения, знает, где его искать.
* * *
Ноги по колено утопают в снегу и в грязи. Мороз пробирает до костей. Целлариус говорит, что Стюбнер всегда останавливается у пивовара Клауса Шахта: идеальный храм для германского Исайи. Ладан — густой дым из запахов пива и кухни, псалмы — заунывные песни и брань завсегдатаев.
За круглым столом — дюжина людей: три или четыре студента среди ремесленников самого жалкого и зловещего вида. В центре всеобщего внимания — громадный тип с рыжей бородой и курчавыми волосами. Он говорит, разгоняя рукой воздух. Никто не прерывает его.
— Бросьте поститься, прекратите смиряться перед судьбой, чтобы гвалт, который вы устроите, услышали в верхах. Или вы считаете, что Богу так уж угоден пост, время, когда человек умерщвляет свою плоть? Вы склоняете головы, подобно тростнику, спите на тряпье и пепле — и это зовете постом, днем, желанным Господу? Бог требует другого! Порвите богопротивные цепи, сбросьте поработившее вас иго и освободите угнетенных! Вот что значит истинный пост: разделите хлеб с голодным, дайте приют нищему, бездомному, оденьте нагих, не отрывайтесь от народа. Скажите об этом трусливому прислужнику Меланхтону…
Очевидно, он пьян. Проповедь направлена против всех, но никого конкретно, и заслуживает аплодисменты завсегдатаев, набравшихся, вероятно, посильнее пророка. Когда оратор садится на место, гвалт возобновляется, но становится потише.
Я подхожу. Стол сплошь исцарапан надписями и рисунками. Самое четкое изображение: Папа, развлекающийся с мальчиком. Я представляюсь как друг Целлариуса. Не оборачиваясь ко мне, он заказывает еще пива.
— Целлариус говорит, что ты можешь рассказать последние новости о событиях в Цвиккау…
Он хватает кружку и делает из нее два большущих глотка, отчего усы покрываются пеной.
— Почему тебя это интересует?
— Потому что я сыт Виттенбергом по горло.
Его взгляд впервые останавливается на мне, неожиданно просветлев: я не шучу.
— Брат Шторх вместе с ткачами восстал против городского совета. Мы напали на конгрегацию[7]францисканцев, забросали камнями одного нахального католика и выгнали проповедника…
Я прерываю его:
— Расскажи мне о Мюнцере.
Он кивает:
— Ах, Мюнцер, не так громко произноси его имя, чтобы Меланхтон не наложил в штаны! — Он смеется: — Его проповеди зажигают сердца всех и каждого. Его слова дошли даже до Богемии и муниципалитет Праги пригласил его проповедовать против лжепророков?
— О ком это он?
Он тыкает большим пальцем себе в плечо.
— Обо всех тех, кто отрицает, что Божий дух может говорить с людьми, такими, как ты и я или как эти ремесленники. Обо всех, кто узурпировал слово Господне своими речами, лишенными веры. Обо всех, кому нужен немой, а не говорящий Бог. Обо всех, кто провозглашает, что хочет нести народу пищу духовную, оставляя животы пустыми. Обо всех краснобаях, состоящих на службе у князей!
Облегчение, свалившийся с сердца груз. Вещи, о которых я постоянно думал, становятся очевидными.
Я доберусь до тебя, Пророк!
— А что думает Мюнцер о Виттенберге?
— Здесь ничего не делают, только болтают. Суть дела в том, что Лютер сейчас в руках у курфюрста. Народ готов, но где его пастор? Жиреет где-то в роскошном замке! Поверь мне, все, за что мы боремся, в опасности. Мы пришли сюда специально, чтобы встретить Лютера и разоблачить его, если осмелится вылезти из своей берлоги. А пока мы дразним Меланхтона. Для Мюнцера же они оба давно мертвы. Его слова предназначены лишь крестьянам, которые жаждут жизни.