— Так-то оно так, но зачем же самой призывать их на свою голову? — Она сцепила руки за спиной и смело посмотрела ему прямо в глаза.

— Совершенно с вами согласен. Но это послужит вам уроком, который советую хорошенько усвоить. Вам следовало бы подумать, прежде чем столь драматично падать с неба.

Вызов был брошен открыто и недвусмысленно, и Доминик, еще раз пожелав ей спокойной ночи, зашагал в темноту.

Женевьева села на каменную скамейку и оценила ситуацию, которая была малоутешительной. На сей раз она спасла Элизу от последствий ее безрассудства, но это вовсе не означало, что сестра не станет упорствовать в своем неблагоразумии. Одно ясно: Доминика Делакруа едва ли остановишь, если он устремился к намеченной цели. Что же до нее самой, то Женевьева «села на мель» под окном своей темницы.

Единственное, что ей остается, это ждать, пока все в доме отойдут ко сну. Возможно, тогда удастся проскользнуть незамеченной, разумеется, при условии, что ключ будет по-прежнему торчать в двери кладовки. Но она же не волшебница и не сможет запереть дверь снаружи, находясь уже в кладовке. Похоже, не миновать ей ссылки на плантацию у озера Борн. Только так Виктор сможет быть уверен, что младшая дочь не натворит чего-нибудь еще. И тогда ей уже не удастся оградить Элизу от чего бы то ни было.

Может, найти Николаса? Он-то ей, безусловно, поможет, но тогда у кузена будет полное право спросить Женевьеву, что она тут делает и почему выбралась из дома через окно. А поскольку он, похоже, заодно с капером, то едва ли стоит рассказывать ему о подслушанном ею разговоре.

Женевьева решила, что лучше положиться На собственную сообразительность, как вдруг уловила аромат табака: Доминик вышел из-за угла дома и небрежно направлялся к ней.

— Вы все еще здесь? — притворно удивился он. — Я был уверен, что вы уже решили свою проблему.

— Она неразрешима, — констатировала Женевьева. — Но вам, разумеется, доставляет удовольствие сыпать соль на рану, месье Делакруа. Это невеликодушно с вашей стороны — отказать мне в помощи, а потом прийти насмехаться над моим затруднительным положением.

— Невеликодушно, — охотно согласился Доминик, — но, знаете ли, мадемуазель, я вовсе не славлюсь великодушием.

— Почему-то, месье, это признание вовсе не является для меня откровением, — ехидно ответила она. — Не смею вас больше задерживать. Я сама справлюсь. — Ее губы сложились в некое подобие вежливой улыбки.

— Вы действительно думаете, что справитесь? — спросил капер уже с явным интересом.

Женевьева прикусила язык, не найдя достойного ответа: ни «да» ни «нет» здесь не подходили.

— Самое разумное — никогда не пытаться ответить на вопрос, не имеющий ответа. — Делакруа с внезапной решительностью отбросил сигару. — Вам давно пора спать. Ну, давайте!

Женевьева онемела от удивления, но он взял ее за плечи, быстро развернул, крепко ухватил за ноги пониже колен и поднял прямо к окну. Она уцепилась за край рамы, нащупала ногами его плечи и уже в следующее мгновение сидела на подоконнике и глядела вниз на Доминика. Все произошло так быстро, он вертел и поднимал ее, словно куклу. Но Женевьева оказалась там, где хотела быть, и все возражения насчет методов, коими ее туда водворили, казались неуместными.

— Благодарю вас, месье Делакруа. Чему обязана переменой ваших намерений?

— Понятия не имею. Вероятно, выпил слишком много шампанского. Не сомневаюсь, что пожалею потом о своем благородном порыве.

Женевьева не удержалась от улыбки, поскольку считала, что у него действительно возникнут основания для сожалений.

— Что ж, я вам очень благодарна, так как вы спасли меня от ссылки на плантацию, — сообщила она. Доминик театрально застонал:

— Я же знал, что не стоит поддаваться настроению! У меня такое ощущение, что в этом городе было бы гораздо спокойнее без вас, Женевьева Латур. Если вы хотите выразить мне благодарность за доброту, позаботьтесь о том, чтобы впредь держаться от меня подальше.

— Не могу вам этого обещать, — тихо, но твердо ответила она. — Если вы намереваетесь доставить неприятности моей сестре.

В тишине было слышно, как резко Делакруа втянул ртом воздух.

— У вас, видимо, очень хорошо со слухом, Женевьева, и гораздо хуже, чем я думал, с благоразумием, раз вы бросаете мне вызов.

— Это угроза, месье Делакруа?

Ведь не хотела же она выдавать, что слышала тот разговор. Ну почему с языка сорвались эти слова! Вот теперь Женевьева действительно открыла ящик Пандоры, а зачем? Насторожившись, капер будет вести себя с ней намного хитрее.

Доминик снова подошел вплотную к стене, поднял руки и ухватил девушку за щиколотки. Его сильные пальцы легко обхватили тонкие лодыжки и сжали их так, что ей стало больно и страшно. Женевьеве показалось, что он хочет стащить ее обратно в сад. Но вместо этого он задал прозаический вопрос, причем голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций:

— Сколько вам лет, Женевьева? Шестнадцать, семнадцать?

— Ни то ни другое, — ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал так же бесстрастно, как его. — В прошлом месяце мне исполнилось восемнадцать.

— Вы выглядите моложе.

— Это потому, что я худенькая, — предположила она, на миг забыв о зловещем характере, который этот разговор носил с самого начала.

— Возможно, поэтому. — В голосе Делакруа звучала скрытая насмешка. — Что ж, мадемуазель, я бы не дал вам больше двенадцати, то есть как раз тех двенадцати лет, что я провел отнюдь не в школе, а в занятиях, кои шокировали бы вас, имей вы хоть каплю девичьей скромности. В чем я сомневаюсь. Мне нет нужды угрожать вам, дитя мое. Я просто повторяю: у вас еще меньше здравого смысла, чем я думал ранее, если вы решились бросить мне вызов. — С этими словами капер отпустил ее ноги и удалился, насвистывая незатейливый мотивчик.

Этот небрежно-веселый свист заставил Женевьеву содрогнуться: она начала кое-что понимать. Делакруа даже не пытался отрицать обвинений, что само по себе приводило в замешательство. Ее просто совершенно открыто предупредили, чтобы она держалась подальше. Но это было совсем не такое предупреждение, какие девушке доводилось слышать от взрослых и раньше. Однако Женевьева всегда была склонна к воинственности и, решившись на что-то, никогда не сдавалась.

Доминик Делакруа задумал нечто дурное, и по какой-то неясной причине Элиза должна стать его жертвой. Если только Женевьева что-нибудь не придумает и не помешает.

С этой тревожной мыслью она перекинула ноги через подоконник и спрыгнула наконец в свою темницу. Щиколотки все еще хранили тепло его рук, и это ощущение приводило Женевьеву в смятение. Более того, слегка покалывало все тело, словно к нему и сейчас прикасались чужие руки. То есть сегодня вечером к ней действительно прикасались чужие — и весьма фамильярно, вынуждена признать она — руки.

Если к Элизе они будут прикасаться так же… Нет, Делакруа к ней не прикоснется. Невозможно представить себе, чтобы с Элизой кто-нибудь обращался с той же бесцеремонностью и равнодушием, с какими Доминик вел себя с «ребенком» Женевьевой. Но с другой стороны, Элиза никогда бы не поставила себя в такое положение, чтобы ей понадобилось лазить в окна, как девчонке-сорванцу. Женевьева была вынуждена сделать это неутешительное для себя признание и вдруг почувствовала, как на нее навалилась усталость.