В четверг, сразу после каникул, на урок немецкого вплыла Тамара Аркадьевна. В руках у нее были те самые белые листы.

– Марк Эдуардович, я не отниму много времени, – лучезарно улыбаясь Веберу, заявила она, – думаю, минут десять-пятнадцать им хватит.

Он согласно кивнул, а я не выдержала и тоскливо вздохнула. Наверное, выражение лица у меня было при этом не очень довольное, потому что Осокина вдруг вспылила:

– Акимова, а ты чего это кривишься? Чего кривишься? Только посмотрите на нее! Как с Гордеевым по всем углам обжиматься, так ты первая, а как что-то полезное сделать – сразу недовольство. Ты погоди, я еще с матерью твоей поговорю!

Что-что?

Гордеев громко хихикнул. Все сразу же уставились на меня, а я готова была провалиться. Ужас! Мне и так было стыдно, все каникулы ходила сама не своя, зачем же она меня еще и при всех позорит? Чувствуя, как начинают гореть щеки, я опустила голову, и Осокина тут же положила передо мной лист.

  «Расскажите что-нибудь о себе»

Белый прямоугольник с черными буковками, похожими на маленьких букашек.

Вопрос, от которого в последнее время хочется убежать.

Я закусила губу и опустила голову еще ниже.

«Расскажите что-нибудь о себе»

Кто я? Какая я?

Если бы найти ответ! Раньше казалось: я такая разная, что буквально разрываюсь от противоречий, и поэтому трудно ответить на этот вопрос. А вот недавно подумала, что  не могу определить, какая я, потому что я – никакая. То есть – часто такая, какой меня хотят видеть люди. Когда-то я волновалась, что никто не узнает меня настоящую, но, может быть, дело в том, что я и не знаю, как это – быть настоящей? И как найти себя, если себя боишься?

«Что вам больше всего не нравится в окружающей вас действительности?» 

« Что бы вы хотели изменить?» 

Когда-то, теплым майским вечером, я возвращалась домой из музыкальной школы. Путь лежал мимо пекарни, и вдруг я увидела на прилавке чебуреки. На вид они были такие аппетитные! Не выдержав, купила один, присела на скамейку неподалеку и тут же начала есть.

Вскоре ко мне подсел мужчина. Девочка как тебя зовут чем увлекаешься а у меня есть дочка твоего возраста а еще есть пианино и вкусный торт хочешь приходи в гости я недалеко живу. Я отвечала на вопросы, натужно улыбалась и обещала прийти, а в это время сердце замирало от предчувствия чего-то нехорошего. Еле отделавшись от этого человека, я пошла домой, украдкой оглядываясь по сторонам. Наверное, ничего не показалось мне подозрительным, поэтому я смело шагнула в темное пятно – маленький участок за гаражами перед нашей девятиэтажкой. И в это мгновение кто-то зажал мне рот ладонью. Сумка отлетела в сторону, ноты рассыпались по земле. «Тихо, тихо! Не кричать!» – услышала я громкий шепот того человека над самым ухом, но в этот момент из-за угла с криками выбежали тётя Люда и дядя Саша: между ними был очередной скандал. А в следующий миг я поняла, что свободна – тот мужчина сбежал.

– Лика, что случилось? – увидев меня, тетя Люда забыла про ссору с мужем и подбежала ко мне. – Почему сумка на земле? Да на тебе лица нет, как ты себя чувствуешь?

Что я должна была ей ответить? Я не чувствую себя? На трясущихся ногах я отошла в сторону и меня стошнило прямо на сочную майскую траву. Тете Люде объяснила, что съела несвежий чебурек, она подобрала мои ноты и отвела домой.

Ни маме, ни крестной я ничего об этом случае не рассказала.

Но с тех пор больше никогда не ела чебуреки.

А еще бросила музыкальную школу. И больше никогда не пела.

С тех пор прикосновения к моему лицу незнакомых людей вызывали у меня неприятные, болезненные ощущения.

Так чего бы я хотела?

Чтобы действительность не была временами столь тошнотворной.

Конечно, ничего подобного я не написала. А накарябала всякую чушь: господин Осокин будет доволен.

…После того, как урок закончился, я вышла в коридор, спустилась на первый этаж и зачем-то подошла к окну. На каникулах наступила настоящая зима, и теперь стекла оплетала снежная паутина. Маленькие елочки на клумбах во дворе гимназии укрывал мохнатый иней. Надо же! Лето в этом году не было похоже на лето, осень – на осень, да и я, если честно, не была похожа на саму себя.

Что такое – стать взрослой? Наверное, это когда раньше ты хотел, как у кого-то, а потом – так, как ни у кого нет. И когда множество мучительных мыслей не даёт покоя ни днём, ни ночью.

Чтобы отвлечься, я надела наушники и включила песню LaFee, но стало только хуже – слишком сильно она отражала моё гнетущее состояние:

…Я что-то ищу в себе и никак не могу отыскать.

Где я, а где лишь та, которая хочет мной быть?6

Нет, это невозможно! Не дослушав песню, я выдернула наушники, и в этот момент кто-то внезапно положил руку на моё плечо. Резко развернувшись, я оказалась лицом к лицу с Гордеевым и от удивления потеряла дар речи. Он сразу этим воспользовался: тут же положил мне на талию другую руку, словно заключая в объятия.

Совсем сдурел? Обнимает меня в холле гимназии? Да еще и после вчерашнего? Не успела я об этом подумать, как увидела Вебера. Обычно он ходит весь такой себе на уме и не смотрит по сторонам, а тут вдруг повернул голову в мою сторону, и мне показалось, что в его глазах мелькнула усмешка. Но он сразу же отвернулся. Что за чёрт? Гордеев проследил за моим взглядом, тоже увидел Вебера и звучно заорал на весь холл, не выпуская меня из объятий:

– Марк Эдуардович, до свидания!

Тот в ответ небрежно кивнул и вышел на улицу.

– Ты что творишь? – я скинула руки Гордеева и отстранилась на несколько шагов.

– Знаешь, Ликусь, я тут подумал… может, всё-таки замутим с тобой? Раз уж Оса…

– Милое предложение! Особенно после того, как обозвал дурой! – перебила я его.

– Ну, ты меня так обломала. Никогда не думал, что меня кто-то может обломать, тем более, ты. Но после всего… я думал о тебе… всю ночь, – он опять стал придвигаться ближе.

Просто замечательно! Намекает, будто я такая отстойная, что должна быть на седьмом небе от его подкатов? Ну и самомнение. Я не дала ему приблизиться – отскочила, нахмурилась и сказала только одно слово:

– Нет.

– Знаешь, а ты всё-таки дура. Подумай – ведь лучше со мной, чем с каким-нибудь уродом, – после этих слов Глеб, гордо вскинув голову, направился в столовку.

Я же снова развернулась к окну и продолжила рассматривать узоры. А потом почему-то вспомнила слова Марка Аврелия – цитату, которую открыла наугад в первый учебный день: «Не смерти должен бояться человек, он должен бояться никогда не начать жить».