Он заиграл перебором, нежно касаясь струн. В гитарные звуки вплетался треск поленьев в костре, во взгляды, обращенные на единый организм, составленные человеком и гитарой, врывались танцующие на фоне темного звездного неба искры.

Было хорошо, так, как бывает хорошо только в пионерском лагере у костра. Так хорошо, чтобы завтра в новый день без сожалений о старом; как когда мокрые соленые волосы лезут в лицо; чтобы босиком по горячим от солнца каменным плитам и брызгаться в полосе прибоя, а краем уха слышать «на замочите солью галстуки, вы пионеры, помните!». Было хорошо.

Окс тронула Сашу Тарасова за плечо на предпоследнем повторе припева. Подошла сзади, заговорила, наклонившись к нему поближе:

– Море манило эльфов, а за ним их ждал их Благословенный Край, – нараспев проговорила она, роняя неубранные волосы мальчишке на лицо. Волосы пахли солью.

– Подожди, дай песню дослушать, – дернул он головой. – Пока позови остальных.

– Они уже давно собрались.

Саша легонько дернул болтающуюся перед глазами прядь и снова уставился в огонь, над которым, он знал, были искры и звезды, и где-то было море, и песок, и светящиеся в темной воде существа. Пионерские песни и отрядные позывные тоже были, но подернутые дымкой, как будто они – сон, пришельцы из другого мира. Красные галстуки превращались в костры в плывущем расфокусированном взгляде. Красные-красные костры.

Песня закончилась, и мальчишка выскользнул из освещенного круга и отступил назад, бесшумно и крадучись, как большая кошка. Его ждали верные тени, готовые пуститься в путь.

За спинами начали наигрывать новую мелодию, ее затянули нестройным хором детских голосов.

– Я одолжила карту в кружке, – шагая к их тропинке, начала менторским тоном рассказывать Марина. В руках у нее был вкладыш из атласа. – Здесь есть береговой рельеф. Смотрите.

– Ниче ж не видно!

– А мне видно.

– Стой под фонарем и не суй пальцы в карту, тогда будет видно еще кому-нибудь!

Марина шикнула, и спорщики (не так уж и важно, кто это был) замолчали. Обратили наконец внимание на карту.

Недалеко от берега, плавно изгибающегося и изредка уступающего воде бухточки с пляжами, был остров. Крохотный, плохо прорисованный островок – скорее всего, выросший из скал, так нагроможденных, что не причалить ни моторной лодке, ни катеру. Вполне эльфийское место. Для умных.

Тарасов поднял голову, и у него в глазах плясали безумные бесенята.

– Пойдем на него посмотрим?

– Конечно, посмотрим, – согласился Юра осторожно, – но я же вижу, что ты что-то задумал.

– О, правда?..

Мальчик поправил очки и глянул на того со смесью любопытства и настороженности. И ничего не сказал.

Они вышли на берег – как оказалось, совсем не в том месте, где было нужно. Пререкались, брызгали друг в друга водой и хохотали, по колено намочив ноги и края одежды. Попало и на карту, но Ренат вылетел с ней на берег и срочно промакнул ее рубашкой. В кружке так и не узнали о приключениях их наглядных материалов.

Пока вертел ее так и эдак, мальчишка заметил, что…

– Я знаю, где остров! Смотрите, вот мыс – и напротив него, как бы в продолжение гряды, – Ренат повернулся к морю и в подтверждение своих слов увидел, что звезды у части горизонта заслонены скалами. – Там остров, просто сейчас его почти не видно.

Им понадобилось несколько минут, чтобы выйти из волн, отдышаться и пригладить одинаково мокрые волосы. В свете далеких огней лица блестели, как у краснокожих – но стоило отвернуться к лунной дорожке на черном море, они тут же обращались в дивно красивых эльфов. Это все наваждение ночного моря.

– Да это с горизонта ползет туча, – предложила Окс.

Ренат тряхнул головой и ткнул пальцем, силясь показать, поделиться своим взглядом, своим знанием:

– Ничего подобного! Вот, смотри внимательно! Видишь?

– Уверен, что там? – Юра протирал очки краем Оксаниного платья. – Тут куча разных мысов.

А Тарасов, все еще тяжело дышащий, один в один повторил его движение, показывая, что нужно надеть все-таки очки и увидеть все самому. Юра хмыкнул, но поступил по доброму совету.

– И правда, вполне себе тот мыс, – изрек он через всего полминуты осмотра влажной карты.

Кивнула и Марина:

– Все сходится. Оно.

Пионеры тут же посерьезнели, затихли, становясь на порядок взрослее и словно бы выше. Спины сами распрямлялись от мысли об острове, который будет принадлежать только им. О Заокраинном острове.

Саша вскинул голову и молча пошел к морю. Вошел по колено, по пояс и по середину груди. Вслед ему кричали, звали по имени и по фамилии (так даже чаще), окликали по-доброму и по-злому. Но он обернулся, только когда воды стало по плечи. Воодушевленный, как, наверное, самый первый пионер в Союзе, как знаменосец пионерского движения. С совершенно красивым взглядом.

– Доплывем минуты за три, – его голос дрогнул почти мольбой. – Доплывем же, а?

И Оксана прекратила голосить, выдернула из рук Рената карту и сунула ее под тяжелый камень.

– Чтобы ветром не унесло, – ее голос звучал точно так же, и в ее глазах бесенята подхватывали диковинный бешеный танец. – Фонарик есть?

Фонарик нашелся у Юры в шортах. Его положили здесь же, положили, приговаривая, как все это глупо, небезопасно, страшно и какая это подстава для вожатой. И что их не будут даже знать, где искать, случись что. А фонарик может погаснуть, и берега им тогда никогда не найти. И много чего еще говорили, пока снимали одежду, которая может помешать, разувались и отвязывали галстуки и придавливали их камнями.

Тарасов сделал первый гребок и обернулся к друзьям, скользя по воде на спине.

– Десятилетие страницы всех газетин (вдох) смерть начиняла – увечья, горе… – продекламировал он «Летающего пролетария» Маяковского звенящим голосом, который разлетался далеко над темной блестящей водой. – Но вздором покажутся бойни эти (еще вдох) в ужасе грядущих фантасмагорий!

Оксана тоже поплыла, легко, сильными плавными гребками, как рыба. Она хорошо плавала. Обернувшись, сказала с жаром:

– Вы же понимаете, после всего мы просто обязаны попробовать!

Юра кивнул, глядя ей в глаза. Он все прекрасно понимал. Хотел было сказать, что если кто решит не плыть, останется на берегу и проследит за фонарем, то они поймут, правда, поймут и не будут держать на него зла или как-то потом это припоминать. Но он не сказал, потому что понял, что никто теперь не отступится и не останется ждать, как другие расширяют их мир во имя прекрасного и вечного. Остаться ждать было бы самой жестокой пыткой – несмотря на всю