— И там, и там хорошо, но наши страны очень отличаются, — ответила я под нервное постукивание подвески.

— А кто приятнее, китайцы или англичане?

— Э-э-э… м-м-м… китайцы очень дружелюбные и добрые.

На этом этапе я исчерпала свой запас китайских слов, в запасе осталась только пара предложений про передвижения некоего мифического господина Ли, но я не знала, как их ввернуть, однако водитель не унимался.

— Китайцы и англичане… — многообещающе заявил он, а потом разразился непонятной мне тирадой.

— Я не понимаю, — честно призналась я на китайском.

— Не понимаешь? — Водила печально покачал головой и снова вылил на меня ушат китайских слогов.

— Я не понимаю, — снова сообщила я.

Но мой собеседник лишь пожал плечами и продолжил тараторить.

— Я не понимаю, — уныло повторила я.

Забавно, что он вроде как не воспринимал мои слова. Похоже, до него не доходило: тот факт, что я могу произнести одну-единственную фразу после долгих месяцев тренировки, еще не означает, что я готова вступить в жаркую дискуссию по поводу культурных отличий наших стран, и на самом деле я всего лишь никчемная куча жира, от которой никакой радости, кроме возможности попялиться в зеркало заднего вида на огромный нос. Водитель понял это лишь через пятнадцать минут монолога и нашел себе альтернативное развлечение — включил на всю громкость китайскую попсу по радио и закурил вонючую сигарету.

Мы выехали за пределы Датуна и теперь неслись, если, конечно, можно употребить такое слово, мимо бесконечных кукурузных полей, припорошенных вездесущей черной угольной пылью. Примерно через сорок пять минут вдруг показались лоскуты синего неба. Теперь мы ехали в гору, поднимаясь на холмы, покрытые серо-зеленой растительностью.

Дорога становилась все хуже и хуже. Ухабы были такими огромными, будто покрытие пыталось встать дыбом. Машина постанывала и ныряла в ямы, водитель петлял, стремясь объехать кратеры на асфальте. Я пару раз ударилась головой о потолок.

— Китайские дороги хуже, чем ваши? — спросил водитель.

— Да.

После этого мы погрузились в долгое унылое молчание.

Мы остановились у висячего монастыря Хань-юань. По необъяснимой для меня причине группа монахов в шестом веке решила, что будет весело врезать монастырь в отвесную скалу, а не строить его на скучной ровной поверхности. Правда, позднее я выяснила, что причина все же имелась — наводнения, вызванные разливом реки, текущей внизу, в долине. Хрупкие четырехэтажные строения шириной всего несколько метров опасно притулились прямо на склоне. Резные балкончики и черепичные крыши крепились на опорных колоннах, а внутри сидели рядком Будда, Конфуций и Лао-цзы (основатель даосизма). Мне это показалось необычным, но потом я поняла, чем руководствовались монахи: когда ты вынужден жить в здании, буквально свисающем со скалы, то волей-неволей приходится молиться всем богам.

Примерно часа через четыре мы добрались до Шахэ. Теперь-то я поняла, что в Датуне имелись все основания назвать один из отелей «Солнечным». По сравнению с Шахэ Датун показался мне раем на земле. Жители Шахэ вполне могли бы ездить туда в отпуск на пару неделек. По улицам этого черного-пречерного городка непрерывным потоком ехали грузовики, груженные углем. На обочине группа черных от угольной пыли детей стояла в ожидании возможности перейти через черную-черную дорогу. Господи, я и представить себе не могу, каково это — провести детство в таком городишке. Мне всегда казалось, что мой родной город Дерби — это унылая дыра. Так вот, жители Дерби, утешьтесь: вы обитаете просто в райских кущах.

На перекрестке мы повернули налево и ехали еще минуты две. Водила почесал затылок и пробормотал что-то непонятное. Я в ответ промолчала. Он еще немного поворчал. Хотя я понятия не имела, что он там бормочет, но, согласитесь, любые возгласы недовольства, доносящиеся с водительского кресла, не сулят ничего хорошего. В итоге мы припарковались у края дороги, водитель заглушил мотор и пошел спрашивать, куда нам дальше ехать. Только сейчас я поняла, что он никогда в жизни не был на Утай Шань.

Мы развернулись. Оказывается, нужно было поворачивать направо, а не налево. Дорога стала лучше. Какое-то время машина двигалась по ровной трассе, а затем снова начался подъем в гору. Макушки холмов на этот раз были округлыми, тут и там виднелась жиденькая колючая травка. Воздух стал чище, но водитель, чтобы исправить это недоразумение, тут же принялся курить одну сигарету за другой. Казалось, ему не хватает родной угольной копоти, а, может, от незнакомого ощущения кислорода в легких бедняге стало плохо. Мы поднимались выше и выше. Машина стонала все громче и громче по мере того, как увеличивался наклон дороги. На холмах поблескивали снежные шапки.

Водитель окончательно обалдел. Он дико выпучил глаза и ошалело вращал головой, глядя на пейзаж за окном, которого прежде никогда не видел. Его изумление порадовало меня даже больше, чем красота вокруг. На вид водителю было лет сорок, и он, видимо, сроду не выезжал за пределы родного города. Я очень живо представила, как он сегодня вечером вернется домой и будет взахлеб рассказывать родным о путешествии, а завтра, стоя возле автовокзала и лениво ковыряя грязь носком ботинка, убьет наповал своих коллег, заставит их зеленеть от зависти и ахать от удивления.

Мы добрались до перевала и поехали вниз, туда, где у подножия гор Утай, или Утай Шань («шань» по-китайски означает «гора»), раскинулся живописный городок Тайхуай. Внизу тянулись яркие крыши храмов, выкрашенные в приятный цвет меда. Собственно, это местечко и прославилось благодаря храмовым комплексам. С углов крыш свисали музыкальные подвески, наполнявшие воздух приятным мелодичным перезвоном, а наверху несли вахту блестящие керамические драконы. Балки украшали яркие красные и желтые цветы лотоса, а на карнизах переплетался орнамент из свастики, только направленной против часовой стрелки, нарисованный ярко-синей и зеленой красками. Свастика в буддизме символизирует вечный круговорот вселенной. Небо здесь, вдали от города, казалось пронзительно-голубым.

Таксист потерял дар речи, глядя на эту красотищу, он даже перестал задавать вопросы и дергаться в такт радио, а сигарета свисала с губ, как приклеенная. Он впервые в жизни оказался в таком живописном месте. Я зарегистрировалась в отеле и попрощалась, а водиле предстояло трястись по разбитым дорогам до родного Датуна, который, как это ни грустно, с сегодняшнего дня перестанет ему нравиться.

Сейчас дорога в горы, видимо, намного лучше, чем сорок лет тому назад. Именно особенности местности и спасли храмовый комплекс Утай Шань от разорения во времена «Культурной революции». Даже сейчас власти Китая с недоверием относятся к религии. Любая конфессиональная принадлежность автоматически закрывает дверь для вступления в ряды Коммунистической партии. Католики могут служить мессы, но им не разрешается официально признать папу римского. А уж в начале становления республики коммунисты и вовсе питали отвращение к религии.

Когда Мао в 1949 году пришел к власти, он заклеймил религию как пережиток феодализма и суеверие, но настоящая борьба с религией началась лишь двадцать лет спустя, во время «Культурной революции». Хунвэйбины рыскали по стране, сжигали монастыри, мечети и церкви, а монахов и священников отправляли в трудовые лагеря, где их зверски пытали и казнили. В результате большая часть храмовых комплексов современного Китая — это не древние сооружения, а новодел. Утай Шань в этом плане исключение. Он избежал печальной участи, поскольку «красные охранники» просто не добрались сюда из-за трудного подъема в горы.