— Ну, хорошо, пусть будет по-вашему, — вздохнула тетушка. — Но в следующее воскресенье вы не пойдете к вечерней службе.

В эту минуту сам виновник разговора подошел к растворенному окну, ища общество, и дружески заговорил с Джемсом Редмайном об окрестных видах а вообще о предметах, которыми, по его предположению, должен был интересоваться фермер. Грация удалилась в угол комнаты и открыла книгу с гимнами, но как ни старалась она сосредоточить внимание на знакомых стихах, слух ее не отрывался от флегматического голоса жильца, голоса так не похожего на все знакомые ей кентские голоса.

В Брайервуде было семейным обычаем проводить воскресные вечера и вообще все свободные вечера, более или менее, в саду. Появление жильца не могло сразу изменить заведенного порядка вещей. Джемс Редмайн взял свою трубку и ящик с табаком, молодые люди перенесли стол и стулья под большой кедр, и скоро все семейство уселось там по обыкновению, и только мистер Вальгрев сомнительно переминался с ноги на ногу возле них, продолжая рассуждать с фермером о земледелии.

— Принеси-ка мистеру Вальгри кресло, Чарли, — сказал Джемс сыну. — Он, может быть, не откажется выкурить сигару с нами по-домашнему.

— С величайшим удовольствием, — отвечал мистер Вальгрев. — Но я попрошу вас принести мне не кресло, а стул, Чарли. Вы действительно позволите мне выкурить здесь сигару, мистрис Редмайн?

— Бог с вами, — отвечал за нее муж. — Она не имеет ничего против табаку, она к нему давно привыкла. Садитесь и будьте, как дома. Если вы не брезгуете таким напитками, как можжевеловая настойка, я могу вам ее предложить.

— Благодарю вас. Нет ничего лучше можжевеловой настойки, но я принужден соблюдать строгую диету.

— Вы, вероятно, принадлежите к одному из обществ воздержания, — сказала тетушка Ганна, к стыду своей племянницы.

— Нет, я хотел сказать, что мне вредно пить что-нибудь крепче хереса с содовою водой.

— Вот это я называю помоями, — сказал фермер, и Грация опять вспыхнула. Пансионское воспитание сделало ее чувствительною к подобным мелочам.

Мистер Вальгрев уселся между ними и закурил сигару.

— Мне очень приятно быть принятым в ваш семейный кружок, — сказал он. — О прелести одиночества можно говорить только в толпе, но, очутившись среди меленых полей, человек начинает ценить общество своих ближних.

Солнце зашло за ряд лип и смоковниц, и небо изменилось из золотого в розовое и из розового в пунцовое пока мистер Вальгрев разговаривал и курил под кедром. Грация сидела немного поодаль, за массивною фигурой кузена своего Чарли. Мало-помалу разговор отдалился от земледелия и вместе с тем от Джемса Редмайна, который не мог говорить ни о чем, кроме урожаев, ярмарок и самых обыденных предметов. Мало-помалу разговор был покинут всеми, кроме мистера Вальгрева и Грации, хотя последняя только стыдливо отвечала, редко решаясь высказать свою собственную мысль.

Дремать в воскресные вечера было неизменным обыкновением тетушки Ганны. Во все другие вечера она была бодра и деятельна до последней степени, хотя в будни работала втрое более, чем в праздники, по богослужение, парадный чепец на голове, чтение Библии и вообще торжественная обстановка воскресных дней располагали ко сну, и более получаса после вечернего чая она не могла сидеть с открытыми глазами. В этот вечер спокойный разговор мистера Вальгрева, с безмолвными промежутками, когда он задумчиво курил сигару и любовался небом, усиливал снотворное влияние дня, и тетушка Ганна, намеревавшаяся не спускать глаз с племянницы и жильца, впала в сладкую дремоту, скрестив свои работящие руки на нарядном шелковом переднике и тихо кивая головой в воскресном чепце.

Они могли говорить что им угодно, Грация и жилец. Среди девственного леса они не были бы более одиноки.

Мистер Вальгрев сравнивал с этим вечером многие другие воскресные вечера, какие ему приходилось проводить в последние годы, с тех пор как начал успевать на своем поприще и приобрел некоторую известность, — воскресные вечера у знакомых, которые принимали в этот день, воскресные вечера в обширных гостиных Акрополис-сквера, оживленные музыкой Баха и Генделя, воскресные вечера в более интимном кружке в Ричмонде или в Гринвиче, все с теми же обедами, все с теми же винами, все с теми же разговорами. Во сколько раз приятнее было сидеть под кедром в благоухавшем розами старом саду, разговаривать под мирный храп дяди Джемса и тетушки Ганны и видеть пред собой красивое молодое лицо, обращенное к нему в летних сумерках! Человек по природе эгоист. Мистеру Вальгреву приятно было говорить так свободно о себе, о своих чувствах, о своих вкусах и инстинктивно сознавать, что ему удивляются, что его понимают, приятно было быть центральною фигурой в группе, а не одним из толпы. Он еще не задавал себе труда анализировать свои чувства, но мало-помалу, после того как семейство Редмайнов пожелало ему доброй ночи и удалилось, унося с собой, как табор цыган, все свои принадлежности, — мало-помалу, в тишине летней ночи, при свете звезд, гуляя один по саду и куря последнюю сигару, он дошел до того, что сознался себе, что никогда в жизни не был так счастлив, как в этот вечер.

«Сентиментально, — сказал он, — но успокоительно. Я начинаю думать, что в этом-то и состоит счастие. Что может быть лучше как удалиться на время от многолюдного общества, отдохнуть от работы и пожить немного своею собственною жизнью, не стремясь ни к какой далекой цели? Какая она хорошенькая! И какая умная, как высоко стоит над всем ее окружающим! Жаль; когда-нибудь убедится, что такая жизнь слишком тесна для нее и что муж фермер слишком скучен и груб».

Он много думал, гуляя по саду, о Грации Редмайн, во-первых, потому, что она была единственная личность в Брайервуде, о которой стоило думать, во вторых, потому, что он был удивлен, найдя такую девушку в таком захолустье. Он думал о ней и сравнивал ее с другими женщинами, которых знал, и последние нимало не выигрывали от сравнения. Позже ему снились странные сны, в которых прекрасный образ Грации Редмайн, в венке из диких роз, являлся среди самых фантастических обстоятельств.

После вышеописанного воскресного вечера мистер Влльгрев сделался своим человеком в Брайервуде. Он не злоупотреблял этой привилегией, посвящая дни длинным прогулкам, а вечера серьезному чтению, но в каждом дне бывали минуты и в каждом вечере дружеский час, которые он проводил под кедром или в семейной гостиной, разговаривая с Грацией, рассматривая ее книги и ноты. Вообще он держал себя так скромно, что тетушка Ганна не находила повода жаловаться на него и думала, что лучшего жильца и желать нельзя. Он настоял, чтоб она поменьше заботилась об его обедах, чтобы вместо обильных банкетов в шесть часов вечера, которые она считала необходимыми, ему подавали в половине восьмого только холодный ростбиф с салатом или котлету. В десятом часу, когда Редмайны ужинали, он выпивал большую чашку крепкого чая и был готов приняться за свои ночные занятия, когда семейство расходилось по спальням. Но час между своим поздним обедом и чаем он посвящал всецело наслаждению сумерками и садом, разговаривая о земледелии с дядей Джемсом под кедром или наблюдая, как Грация ухаживала за своими розами и срезала большими садовыми ножницами засохшие цветы. Она чувствовала себя теперь в его обществе совершенно свободно и уже немало выиграла от знакомства с ним, прочитав много нового под его руководством. Он выписал для нее из Лондона небольшой пакет книг, — сочинения мистрис Броунинг, Аделаиды Проктер и других современных светил, о которых она до его приезда не имела никакого понятия.